ОТВЕДИ ВСЕМУ НАЧАЛО
часть третья
ВСПОМНИТЬ ГЕРАКЛИТА
«В одну реку не войти дважды»
Гераклит
1. Если абонент отвечает, значит, он доступен?
Виктор остановился, пройдя Тучков мост до середины, - на стыке раздвижных платформ. Облокотился на шершавую гранитную тумбу, изобразил интерес к панораме в сторону здания Биржи.
Вид черной невской воды доводил до дрожи больше, чем ветер, чем хлюпающая грязь под ногами, чем унылые серые облака с сыплющимся, не переставая, мокрым снегом.
Железные плиты погромыхивали под тяжестью транспорта, от реки пахло отнюдь не свежестью, и ностальгического умиления, на которое он рассчитывал, ощутить не получалось. Наоборот, было досадно и стыдно за ту романтическую дурь, которая накрутилась в его воображении, когда месяц назад он решил последний звонок Ольге сделать именно отсюда, с середины Тучкова моста. В красивом месяце октябре, когда не осыпались еще последние листья на деревьях, когда золотились купола соборов в лучах солнца, это представлялось хорошей идеей. Как выяснилось, не имеющей ничего общего с суровой ноябрьской действительностью.
Он вытащил из внутреннего кармана мобильник.
«И чего, спрашивается, было из общаги не позвонить? Нет, блин, поперся через весь город…»
- Алло? – отозвался телефон сначала нейтрально, а потом с досадой: – Опять ты…
- Я, - ответил Виктор. – Здравствуй…
И замолчал, почему-то растеряв слова, давным-давно подобранные, чтобы разрыв с девушкой выглядел благородным и интеллигентным.
- Ну? – Ольга не считала нужным даже в рамках элементарной вежливости, скрывать раздражения. – Звонишь, а сказать нечего?
Виктор понял: она ни с какого боку не догадывается и вообразить не может, что он позвонил только абы послать ее куда подальше.
- Да вот, хотел голос твой услышать…
- И ничего лучше придумать не мог? Слушай, Торопов, а если я тебе сказочку про курочку Рябу на аудиодиск надиктую, ты от меня отвянешь?
- Насчет «отвянешь» – ты серьезно?
- Нет, блин, прикалываюсь!
- Тогда скажи… - он на мгновение отвел руку с мобильником в сторону, чтобы она не слышала его облегченного вздоха. – Скажи, чтобы я поверил…Тебе, если «отвяну», будет лучше?
- О господи! Достал ты уже идиотскими вопросами! Может, «симку» сменить?
- Не стоит.
- Ну да, ты и по домашнему достанешь! В общем, хватит, поговорили! – и отключилась.
Виктор закрыл панельку и спрятал телефон в карман. Оттолкнулся от тумбы и зашагал в сторону Васильевского, по закону подлости еще и получив по ногам грязной жижей из под колес промчавшейся впритирку к пешеходной дорожке «Вольво».
Про закон подлости он уже вспоминал - утром, проснувшись и посмотрев на часы.
Обычно они с Тимохой в пять минут девятого и просыпались: ежели подсуетиться, вполне успевали на первую пару и даже в пирожковой рядом с факультетом перекусить, кофейку попить. Фишка была в том, чтобы, проснувшись, первым спросить: «Встаем или спим до второй пары?» Вопрошаемый ответственность за принимаемое решение брал на себя, и мнение оного не обсуждалось.
Но сегодня было воскресенье, и Тимоха, как назло, накануне свалил «к тетушке в Выборг». Тетушка у Тимохи реально имелась – питерская, она заезжала в общагу пару раз. Сваливая к ней, Серега так и говорил: «Поехал к тетушке». А вот «Поехал к тетушке в Выборг» с равным успехом могло обозначать и родственный визит, и не совсем родственный.
Впрочем, оттого, уехал Тимоха к тетушке или не к тетушке, в судьбе Виктора Торопова в частности и в природе мироздания в целом ничего не менялось. И он подумал: а не поехать ли на Тучков мост и не осуществить ли месяц назад задуманное?
Отношения с Ольгой его тяготили изначально. С первых же минут, когда по случаю успешно сданного последнего экзамена летней сессии они нечаянно разговорились в Круглом коридоре факультета и Виктор проводил Ольгу до Черной речки, где она снимала комнату.
Просто состояние безнадежно влюбленного, в котором Виктор привык существовать с шестнадцати до двадцати лет своей вялотекущей жизни, было для него более естественным и приемлемым, чем легкость общения с общежитскими девицами. Общага есть общага, и гормональное давление в общаге сбрасывалось легко, ничего, кроме разочарования и ощущения себя физиологической тварью, не оставляя.
И за Ольгу зацепился он скучающим взглядом только потому, что на нее, стоявшую у запыленного факультетского окна в легком летнем платье, просвеченном солнцем, смотреть было приятно.
- «Пятерка»? – спросил, подсаживаясь на подоконник рядом.
- Естественно! – улыбнулась она, ресницами отсемафорив готовность к легкому необременительному флирту. – А у тебя?
- Тройбан, естественно, – улыбнулся он.
Не пойми с чего, им стало весело. Ольга оказалась на язык бойкой, без тупого жеманства и сюсюканья – то есть, на первый взгляд, без того, что в общении с девицами для Виктора служило всего лишь поводом проверить, сколько времени и сколько слов ему понадобится, чтобы уложить девицу в постель.
Возможность интимизации отношений с Ольгой в постельном направлении им не то чтобы отвергалась… Но с Ольгой пришлось бы разговаривать и в постели. И даже после. Что уже было чревато определенными моральными обязательствами, от которых Виктор отказываться не стал бы, но и провоцировать таковые не собирался.
И еще…Виктор вдруг почувствовал в Ольге под завесой легких насмешливых слов внутреннюю боль. Несколькими днями спустя природу этой боли он цинично квалифицировал «утомленностью от затянувшегося девичества», но тогда – и еще почти месяц потом - циником ему быть не хотелось.
Выйдя из метро «Парк Победы», Виктор увидел Леху Скворцова с исторического факультета.
Догнал, поприветствовал, зашагал рядом. На всякий случай, спросил:
- В общагу?
В сторону Новоизмайловского Скворцов, питерский абориген, мог шагать и в студгородок, и куда-нибудь еще.
- Ага. Хромой взялся мой ноутбук почистить. И за одним уж с бывшей любимой девушкой объясниться…
Когда-то Леха (по его словам) считался «трудным подростком с криминальными наклонностями», но теперешний более всего походил на повзрослевшего домовенка Кузьку.
- С Иркой?! Что-то случилось? – деланно удивился Виктор.
- Ничего не случилось. Просто не срослось.
Знакомые Торопову девицы, Алексея знавшие, Ирке Григорович завидовали по-черному: в их представлении Леха с его положительностью и основательностью был лучшим подарком женщине на Восьмое марта. Виктор, Лехиной с Ириной идиллии свидетель, долго радовался и за Скворцова и за Григорович. Пока, завалившись как-то к панамцу Орландо по общаговским делам, не углядел знакомую девичью голову с разметавшимися по подушке волосами на Орландовой кровати. Потом он долго томился в присутствии Алексея, вспоминая сей перформанс из девичьей головы, вздыбленного одеяла и деталей дамского белья поверх джинсов на спинке стула с кроватью рядом и не зная, что лучше: рассказать Лехе об увиденном (как было бы честно) или промолчать (как оказалось лучше).
- Не понимаю, чего ей не хватало…
- Не в Ирке дело… Опытным путем выяснилось: кому мы не нужны, тому и на нашем горизонте делать нечего. Особенно болонкам.
- Болонкам?
- Ну да. Тем, которые издалека нежные, ранимые, скромные…До сердечного щемления и желания в луже распластаться, чтобы они туфелек в грязи не испачкали. А приглядишься: те же болонки. Боятся, как бы их не покусали, и кусают первыми.
- Ирка-то, вроде, не такая…
- Не такая, - легко согласился Алексей. – Ирка не болонка. Она – коза.
Виктор забежал вперед и развернулся посмотреть на Леху в упор:
-Насчет козы давай подробнее. Сегодня же начну диссертацию писать: «Классификация девушек в алфавитном порядке: «Болонка», «Коза»…
- Тогда законспектируй: «Козы – те, кому все мужики козлы». Когда девочке не пойми чего хочется, но обязательно того, что колется и чего хотеть мама не велит, то виноват кто угодно, только не она сама…
- Ежели Мастер позволит, я попробую его идею развить. Пусть мужики, конечно, за редким исключением козлы, а любовь зла, но полюбить козла может только коза… В «Эврику» заскочим? Вина сухонького возьмем и отпразднуем, что ты не козел точно, а я, благодаря нашему конструктивному общению, имею шанс таковым не стать.
- Фигли тут праздновать – мы итак никогда козлами не были! А в «Эврику» зайдем обязательно – мне перед Хромым проставляться.
- Ну, тогда на хвосте висеть не стану: Хромому в одну харю и двух пузырей мало.
Попрощавшись в холле «Восьмерки» с Алексеем, рванувшим на пятый этаж к «историкам», и закрыв за собой дверь родной Первой комнаты, Виктор вспомнил четырехлетней давности разговор с Виталькой Грубиным...
Когда – минут через двадцать – его отпустило, он смастрячил пару бутербродов с колбасным сыром, сбегал на кухню заварить кофе, завалился с ногами в койку, абы неспешно поглотить вышепоименованное, достал и повертел в руках мобильник…
Позвонить и сразу: «Привет, коза-болонка»?
Не позвонил. Из жалости. Ольга, если разобраться, не виновата, что не прощает он предательства. Даже когда предательство таковым ему, может, только померещилось.
В первых числах сентября гуляли они по Летнему саду, и Ольга проговорилась. Не оговорилась и отнюдь не нечаянно, а как бы под мишурой оговорки намеренно сказав то, что хотела сказать и о чем говорить ей не стоило.
День был по-Питерски жаркий – то есть жаркий невыносимо: душный, пыльный, заставляющий тело истекать липкой влагой. Парковая прохлада в тенистых уголках отчасти спасала, но раздражали толпы людей, на фоне античных статуй громко хохочущих и пошло пьющих пиво.
С трудом нашли свободную скамейку, угостились капающим из-под фольги мороженым. И ни к селу, ни к городу, Ольга вспомнила:
- У нас в школе учительница одна…Старая дева…Любила диспуты устраивать. «Возможна ли дружба между мальчиками и девочками».
- Молодец! – одобрил поведение старой девы учительницы Виктор. – Блюла, значит, моральный облик вверенного ее чуткому наставничеству поколения.
- Еще как блюла! – Ольга по-кошачьи изогнулась на скамейке. – Подругу мою однажды в классе за модную юбочку и колготки сеточкой словом на букву «б» обозвала!
- Как будущий педагог, - Виктор сделал умное лицо, - я ее понимаю. Колготки сеточкой, юбка в облипочку – явный перебор! В таком прикиде понятно, чем девочка озабочена…
Договаривать Виктор не стал. Неспроста и не вдруг Ольга про колготки и по букву «б» вспомнила. Про «нравственность» и - чересчур напирая на то, что ее учительница старая дева. Девушки на эти темы спроста не говорят. Недаром ведь слова про сеточку и юбочку его внимание перенастроили и заставили оценивающе посмотреть на легкий летний сарафанчик с достаточным для знающего человека намеком на отсутствие под сарафанчиком от пояса и выше чего-то еще; на полненькие ноги, немыслимым для мужчины образом перекинутые одна на другую…
- И чем сии диспуты заканчивались?
…По левой коленке Олюшки полз муравей – деловитый, настойчивый. Несколько обескураженный незнакомой ему реальностью, но явно не собиравшийся от своих изысканий отказываться. Виктор дернулся смахнуть его, но удержался. Олюшка могла его не так понять, хотя его бы позабавила любая ее реакция: если сбить наглого муравья щелчком – одна, если ладошкой – другая. Забавно – он заранее знал, какой будет реакция на ладошку минут через сорок, если Олюшка согласиться поехать с ним в общагу и когда он, оставшись с ней наедине, закроет дверь на ключ…
- Естественно, полным консенсусом! «Настоящая дружба между девушкой и юношей возможна, и вообще ничего, кроме дружбы, между юношей и девушкой быть не может!»
- Как ты сказала? Консенсусом?
- Ну да, а что?
- Да так, вспомнилось… На практике, сочинения проверяя, однажды прочитал: «Князь Андрей перед смертью всех простил и пришел к коитусу с собой и с окружающим его миром».
Ольга скисла от смеха – и испуганный муравей стайером рванул… согласно циничной мужской логике, в нужном направлении.
- Круто! – отсмеявшись, мудро констатировала Ольга.
Виктор, давя в себе рефлекторное желание наклониться и посмотреть, в каких теперь краях проныра-муравей обретается, попытался Ольгиной мудрости соответствовать:
-Если разобраться, коитус, как правило, - по консенсусу. И вообще практика доказывает: стоит изначально находящимся на противоположных позициях сторонам придти к консенсусу, то коитус между ними неизбежен!
Отсмеявшись, Ольга посмотрела на него – достаточно долго, чтобы принять ее взгляд за серьезный и изучающий, - и строго спросила:
- Это ты к чему сказал?
- Да так. А ты о чем подумала?
Ольга красноречиво промолчала: «О коитусе, идиот!»
Он все-таки попытался заставить ее не думать о нем, как об идиоте, и забыть про коитус:
- Между прочим, твоя учительница права. Дружба - чувство во многом более нравственное, чем любовь… Правда, она предполагает отсутствие страсти. Для кого-то из двоих иногда это оборачивается мучительным сдерживанием себя, ради сохранения хотя бы таких отношений...
Сказанное заставило его вспомнить Галю, и он сдвинулся на край скамейки. И еще ему захотелось, чтобы Ольга просекла его сиюсекундно возникшее недоумение по поводу: а что она рядом с ним, собственно говоря, делает?
Но Ольга ничего не заметила.
- То есть дружба в отсутствие любви – все-таки эрзац настоящих чувств?
- А, по-твоему, дружба – чувство ненастоящее? Знаешь, а мне приятнее общаться с девчонками, которые не смотрят на меня тоскливым взглядом неприголубленной кошки!
- Приголубить трудно?
- Отнюдь! Легко! Только дальше - что?
- Боишься последствий? Все вы одинаковые!
- Не все.
- Всего лишь слова!
- И за слова приходится отвечать. Когда имеют место быть отношения, а не игра.
- Игра?
- Не притворяйся, будто не понимаешь… - Виктор подумал: а умна ли она? Может, просто наивна? Или хочет казаться наивной?
Ольга вздохнула.
- Ты мне сейчас напоминаешь моего двоюродного брата–медика…
Виктор «включил дурака» раньше, чем до него дошло, что за этим признанием стояло:
- «Ох уж эти двоюродные братья и сестры...» - процитировал он насмешливо.
Ольга не ответила.
Пауза затянулась настолько, что все стало понятным без слов. Оставался интерес чисто академический: не к тому, какими были у нее явно высокие отношения с кузеном-медиком, а к тому, как она будет про них рассказывать. Если Виктор правильно угадал, так, чтобы нарваться на приглашение в общагу, где ему придется отправлять Тимоху «к тетушке в Выборг».
Он честно попытался настроить себя на эту перспективу. Визуально. Ольгиными плотно сжатыми коленками, бретельками сарафана на загорелых плечиках, фантазиями о муравье проклятом, который как раз о себе, зараза, так напомнил, что Ольга вздрогнула и ерзанула на скамейке всем телом.
Не получилось.
Потому что финал предсказуем: истерические рыдания и обвинения подлеца Торопова, совратившего наивную девочку, которая, доверившись его порядочности, беззащитной бабочкой влетела в опытные лапы паука-растлителя…
- Еще по мороженому забацаем?
Олюшка взглядом размазала его по асфальту.
- Других предложений не будет?
- Может, в кино?
- Нет, Виктор, в кино мы не пойдем. До метро меня проводи, пожалуйста.
Разумеется, проводил он ее не только до метро, а до подъезда дома на Черной речке. Ольга замкнулась и только сухо отвечала на его вопросы – если отвечала на них вообще.
После она к нему демонстративно охладела. То есть всячески подчеркивала свое в нем разочарование и ожидание, что он сделает над собою героическое усилие и приобретет кучу положительных качеств, доселе ему не свойственных.
Недели две жить такой жизнью Виктору даже нравилось. Из-за иллюзии страданий по поводу неразделенной любви, к которым он привык. Чувство неловкости за обман, в котором Ольга невольно играла роль по его сценарию, перебивалось иронией по отношению к ней как к заурядному – как выяснилось, по словам Скворцова: опытным путем - существу женского пола.
Но к концу октября их с Олюшкой замысловатые отношения Виктора до полного «больше не могу» достали.
2. Понедельник – день тяжелый.
То ли затмение нашло, то ли решил он начать новую – положительную! - жизнь, то ли отсутствие Тимохи на него так подействовало, но в универ он поперся к первой паре.
Вообще-то семинары по современной литературе он и так старался не пропускать. Лекторская манера незабвенного Васильева В.Е. того стоила: «В никакой мраморный грот жираф не прячется. Ему там нечего делать!»
Во время лекции Ольга сидела прямо перед ним через три ряда, и он имел счастье созерцать ее хрупкую шейку в завитках волос высоко поднятой прически, угадывать по улыбкам и артикуляции губ, о чем они шепчутся с сидящей справа Маринкой Уфимцевой.
Созерцая, Виктор думал: как бы Ольга ни кочевряжилась, стоит ему захотеть по-настоящему, и она станет его женой.
Минут двадцать думал, пока в темечко не ударило: «А на фига оно мне надо?»
Ольга как раз, наклонившись и бросив в его сторону затаенно победный взгляд, что-то шепнула Маринке и беззвучно засмеялась.
Своего облегчения после «А на фига…» Виктор даже устыдился. Козлом себя реально почувствовал. Потом вспомнил рассуждения Лехи Скворцова о болонках и сообразил: болевой разрыв для Ольги - самое то. Именно болевых ощущений она - может, и неосознанно - от него добивается. Потому что и для нее их отношения – игра. Ее попытка второй раз войти в реку из слез по поводу некогда пережитого, ставших насущной потребностью в нынешнем бесцветном и спокойном существовании…
В восьмом часу вечера, когда Виктор с гитарой в руках вымучивал новую песню, заявился Тимоха – поддатый и счастливый.
- Подъем! Щас пончики хавать будем!
И – гордый, как первобытный охотник, забивший мамонта, - вывалил на стол из объемистого бумажного пакета килограмма полтора купленных в палатке у метро обсыпанных сахарной пудрой пышек.
- Серега, а зачем так много? - спросил Виктор, пробуя откатившийся пончик на зуб и находя его закуржавленным, холодным, с привкусом прогорклого подсолнечного масла.
Тимоха насупился, сел напротив, сложив руки на столе одна поверх другой, подавшись вперед и грозно выпятив челюсть.
- А чё эт-ты наезжаешь?! Па-а-апрашу мое имя рифмы ради не употре…блять!
- Но ведь, правда, много! Что мы с ними делать будем?!
Тимоха хитро прищурился, морда татарская, и, торжественно выставил на стол рядом с горой холодных пончиков квадратную литровую бутыль дорогущего виски и два маленьких тетрапака десятипроцентных сливок.
- Мы будем их есть!
- Есть?! А я думал: на стенку приклеим или на подоконнике красиво разложим…
- На хрен подоконник! Мы их съедим! Неплохая закусь под «Джин Бин», между прочим!
- Закусывать этим «Джин Бин» - это круто! Вообще-то виски по две с половиной тысячи за литр не закусывают! Тем более - пончиками по два рубля штука…
- Фигня, я же закусывал!
- Когда?!
- С пацанами тут одними. В скверике у метро «Проспект Просвещения»…
- В скверике?! – Виктор отложил гитару, взял в руки бутылку, повертел ее и не нашел ни намека на контрафакт или несоответствие содержимого на этикетке указанному. – Она что, не первая? В смысле, не единственная?!
- Третья. Одну мы в скверике засандалили под пончики, одну я прихватил – для друга, третью пацаны остались в скверике досандаливать. Пончики, правда, у них кончились. Но остался плавленый сырок…Этих я уже перед метро прикупил.
- Заинтриговал, блин! Колись: откуда такая роскошь?
Виктор офигевал в натуре. Еще бы, литровуха элитного виски в студенческой общаге!
- Шизофрения полная – ты не поверишь! Я с Выборгской электрички у метро «Девяткино» сошел. И тут – картина маслом: грузовая «газель» через пути дрым-дрым! А из кузова коробка картонная на рельсы прыг-прыг! А мы - втроем с пацанами (из Политехнического, в дороге познакомились). Коробку развернули – три бутылки целые, остальные – в хлам…Политехи аж прослезились: семнадцать литров вискаря на мазутных шпалах…
- Ты, надо понимать, не прослезился, а философски перенес боль утраты…
– Что стоило огромного напряжения всех моих душевных сил. Комок в горле встал такой, что только после третьего стаканчика полегчало. Когда в скверике мы по поводу невосполнимой утраты скорбели.
- Из стаканчиков пили? Эстеты, мля…
- Ну да, прикупили в ларьке три штуки пластиковых. Вместе с пончиками и плавленым сырком.
- Плохо. Чистоту жанра не соблюли. Надо было из горла по кругу. И не в парке, а на веранде детского садика…А опосля еще то место, где пили, об…сать!
Тимоха задумался.
- Знаешь, на тему что-то там об…сать, я как-то не заморачивался…Но пацаны, которые остались, думаю, это дело поправят.
Разглядывая самые меленькие буквы латиницей на этикетке, Виктор удивился в последний раз:
- Говоришь, вас трое было? И фунфырей – три штуки… Как же тебя одного с целым фунфырем отпустили?
Тимоха зубами рванул краешек тетрапака и с похмельной жадностью сливок испить изволил. Крякнул, бороду ладошкой вытер и объяснил:
- Все поровну! Сначала мы один фунфырь - на троих, у них на двоих один фунфырь остался, и у нас на двоих один фунфырь! Все по-честному!
- Ну да, - подумав, согласился Виктор и достал из тумбочки два граненых стакана.
С Серегой Тимофевым Виктор комнату делил уже третий год, и его выходкам не удивлялся. Разве что их разнообразию и неизбежности.
Когда, неожиданно поступив на литфак с первого захода, прибыл он в Восьмой, «Герценовский», корпус на Новоизмайловском, поселили его в первой комнате, куда традиционно селили парней покрепче и постарше, чтобы при каком нечаянном аларме было кому грудью встать на защиту вахтерши.
Первые три дня он прокуковал в одиночестве – в относительном, правда: по восемь-десять раз на дню в комнату вламывались каждый раз новые девицы и, пережив шок разочарования при виде Виктора, пытливо его допрашивали, куда делся Тимоха. Таким образом, у Виктора заранее накопился достаточный материал для психологического портрета человека, с коим ему предстояло обитать на одной территории. На четвертый он, вернувшись после очередной прогулки среди питерских достопримечательностей, обнаружил искомого Тимоху – здоровенного бородатого жлоба, валявшегося на койке поверх одеяла.
- Привет! – вежливо поздоровался Виктор.
Жлоб молча кивнул – он был занят надуванием презерватива.
Минуты через две Виктор попытался возобновить дружеское общение:
- А что ты сейчас делаешь?
- Презерватив надуваю.
Впечатление от сказанного у Виктора было примерно таким же, как сегодня от пончиков и «Джин Бина».
- Прошу прощения за навязчивость, но… зачем?
- А чтоб лопнул! – невозмутимо ответил жлоб и довел процесс надувания до конца - презерватив лопнул.
- Понимаешь, надоело: то один подойдет, то другой…И все спрашивают: у тебя презерватив есть? Ни у кого, блин, больше не спрашивают, а у меня спрашивают. Будто у меня на лице написано, что у меня есть презерватив! И главное - количество этих сволочей не уменьшается, а увеличивается, несмотря на то, что на «Дай!» я всегда говорю: «Нет»!
- А почему нет?
- По кочану! Свои надо иметь! У меня же был!
- А теперь?
- А теперь, когда спросят, скажу, что был, да лопнул!
Тимоха собрал с бороды остатки лопнувшего презерватива, выбросил их в мусорную корзину, навис над Тороповым и после довольно продолжительной паузы сказал:
- Я думаю, мы подружимся. Ты какое пиво предпочитаешь?
То, что Тимоха родился в Омской области, в деревне на берегу речки под названием «Уй», многое объясняло. Рождение на берегу Уя ко многому обязывает.
Девицы вокруг Тимохи мошкарой вились, и среди общежитского дамского населения существовало поверье: если погладить Тимоху по животу (а живот - конкретный, сибирский, круглый и упругий - у Тимохи имелся), то обязательно будет «щастье». Виктор же в Тимохином соседстве минувшие два года прожил, мягко говоря, нескучно.
Даже заходя в магазин, Серега не мог удержаться, чтобы, зацепившись взглядом за угрюмую матрону, в скучающей позе свесившей бюст на прилавок, не спросить у оной что-нибудь вроде: «Мадам, у вас пряники кусаются?» У него даже коллекция фотографий мобильником на эту тему была - «Кусающиеся пряники». Отвратительного качества, но весьма живописные. Особенно - когда числом больше десяти и подряд.
- Холодные пончики невкусные. У девчонок из восьмой комнаты микроволновка есть… А я пока газеткой стол застелю да стаканы помою.
- Тогда уж и подмети заодно, – изрек Тимоха и, прихватив пакет с пышками, умотался в восьмую комнату.
Виктор не только подмел, но успел даже линолеум вымыть. Отводя на подогрев пончиков полчаса, он резонно учитывал, что на раз-два Тимоха от девиц не отделается, но, как выяснилось, все равно слишком хорошо о Тимохе думал.
Виски, абы продукт входящему глаз не мозолил, он спрятал за шторой на подоконнике, а потом тупо удивлялся количеству визитеров, беспричинно
(на его взгляд) зачастивших в их скромное обиталище один за другим с интервалами минут в пять-семь и не реже.
Первым приперся Хромой – Валерка Петров, историк из 67 комнаты. (Погоняло «Хромой» он заработал в прошлом году, когда сломал ногу по причине асфальтовой болезни, неловко ступив на обледеневший бордюр, возвращаясь из «Эврики». Пиво, видишь ли, ему не понравилось – все пили «Арсенальное», а ему «Балтики №7» восхотелось. После четырех бутылок водки на троих).
- Привет, как дела? - Хромой энергично пожал Виктору руку, выражение на лице имея хитрое.
- Нормально…- буркнул Виктор, на рукопожатие ответил без энтузиазма и наклонился намочить в ведре половую тряпку.
Хромой намек проигнорировал, прошел в комнату, приподнимаясь на цыпочки, типа ценит чужой труд, остановился посредине, огляделся.
- У вас ничего такого не намечается?
- Да нет вроде…
Хромой поскучнел и ушел.
Потом заявился Димка Криницкий-Вологжанин якобы рассказать свежий анекдот.
Потом якутские хлопцы, Юрка Семенов и Руслан Терентьев, со второго курса.
Потом еще кто-то, кого Виктор не видел, занятый оттаскиванием ведра с грязной водой в мужской туалет на втором этаже по причине отсутствия такового на их первом. Этих кого-то обрубать с хвоста пришлось Сереге, но за стол они уселись все-таки вдвоем.
- Вообще-то, - скручивая с бутылки пробку, изрек Виктор, - Судя по фильмам, вискарем надираются, развалившись с ногами на стол, покуривая сигару…
- Не вопрос! Сперва поедим пончиков, потом закатаем гольфы, выложим волосатые заготовки на стол и… Можно к Хосе сбегать за сигарами.
- С чего ты взял, будто у него сигары есть?
- Кубинец же!
- Санька Малышев – из Моршанска, там махорку до сих пор делают. Думаешь, у него махорка есть?
Тимоха задумался.
- Так, я не понял, блин, к Хосе за сигарами бежать или у Малышева махорки стрельнуть?
Пончики под десятипроцентные сливки, которые Тимоха с ностальгической слезой в голосе называл «деревенским молочком», пошли, не упрямясь, вкусно.
- Алё, гараж! – возмутился Виктор, обнаружив, что после подогрева в микроволновке пышек осталась едва ли половина от изначального их количества. – А куда остальные делись?
- Да девчонки из восьмой прожорливые ужас!
- А говорил ли ты им страшное слово «целлюлит»? – спросил Виктор.
- Целых три раза говорил! А то бы и этого бы не осталось.
Импортный дорогущий виски за душевным разговором закончился уже в третьем часу ночи.
Напечатать
