3. Что ответить на «ку-ку»?

Во вторник на лекции по возрастной психологии  они с Тимохой основали новое поэтическое течение.

- Суди сам, - горячился Тимоха, - с чего пошел «серебряный век»? Молодые борзые ребята имеют талант, а места на поэтическом Олимпе заняты и конкурировать с мэтрами-классиками бесполезно. Что остается? Изобрести свой метод!

- Типа Вадима Шершеневича с Анатолием Мариенгофом?

- Ну да. Чем, допустим,  Тимофеев хуже Шершеневича? Торопов – Мариенгофа?

- Хуже! – вздохнул Виктор. – Хоть тресни, но далеко Торопову до Мариенгофа!

-Ситуация-то аналогичная!  Оттолкнулись ребята от слова «имаж», придумали манифест – и вошли в историю под ручку с Есениным! 

- Убедил. С чего начнем, с манифеста или  с названия?

- С названия. Обязательно  - на «…изм»!

- Тогда дебилизм.

- Грубовато. Кретинизм лучше.

- Согласен, – Виктор на свободном листке в тетради по возрастной психологии крупными буквами начертал: «КРЕТИНИЗМ». – Теперь принципы…

- Легко! Помнишь мультик про Незнайку? «Пакля – рвакля…»

- Не въехал. Сформулируй.

- Главное – контекст. Чтоб не в лоб! Понятное не интересно. Бред, оформленный в рифму, приобретает философскую замысловатость…

- Было.  У Хармса, Олейникова…

- Абсурд не причем. Абсурд обэриутов основан на псевдоглубокомысленности, а мы, кретинисты, от глубокомысленности принципиально отказываемся! Чем дурнее и бестолковее, тем лучше.  Кидай, как кинется, и куда-нибудь да попадешь!

- Пробуем. Первую строчку я, вторую ты… «Придя домой, воды напейся…»

- «А потом залезь для смеху в холодильник!»

Под конец пары, донельзя довольные, классики кретинизма пожали друг другу руки.

К третьей паре – семинару по педагогике под руководством незабвенной мадам Салазкиной  – у отцов-основателей нового поэтического течения, помимо манифеста, оформился цикл из полутора десятка свежеиспеченных шедевров. Например:

Видишь, как бельишко ветром раскидало?

Что стоишь, скотина? Получи в хлебало!

И тут творческому озарению пришел конец, ибо конкуренции с мадам Салазкиной Муза не выдержала.

 Мадам Салазкина общение со студентами строила по методике  деловых игр какого-то забугорного  придурка – и это было слишком весело, чтобы отвлекаться на что-то еще.

На первом занятии по педагогике даже Виктор вздрогнул, с испугом оглядываясь на однокурсников, услышав случайно (как ему показалось) сорвавшуюся из уст Мадам фразу: «Вы входите в класс и видите на партах кроссовки и туфли, а самих учеников -  спрятавшимися под партами. Ваши действия?»  Через десять минут он грыз запястье, чтобы не заржать в голос. Мадам по поводу  озвученного ею  бреда мучила аудиторию по полной программе: «А все-таки конкретизируйте ваши действия, господа!» Бог Салазкину помиловал - она не обратилась с требованием ответа к Тимохе, который - ветошью прикинувшись и голову в ладони спрятавши - тихо бубнил: «Стою на асфальте, в лыжи обутый. То ли лыжам не скользко, то ли я долбанутый?»

 Тогда обошлось без эксцессов: никто не осмелился спросить, а не кажется ли уважаемой Аделаиде  Ипатьевне, что современная школа с ее трудностями и детской распущенностью все-таки отличается от дурдома?

Сейчас Мадам прокручивала мизансцену из той же пьесы:

- Итак, господа студенты, кому-то из вас придется пройти педагогическую практику в качестве вожатых  в летних оздоровительных лагерях. («Кстати, там неплохо кормят», - шепотом прокомментировал Тимоха). И вот на ваших глазах подрались два  пятиклассника… Что должен сделать опытный вожатый?

Виктор замер в предчувствии…

- Растащить по углам!

- Обоим накостылять!

И вкрадчивый, хорошо поставленный (то есть для понятливых – издевательский)  голос Сашки Кофейникова:

- Опытный вожатый должен  взять пятиклассников за руки, встать между ними и объяснить детям:  драться  нехорошо и некрасиво!

- Нет! – Мадам Салазкина размазала взглядом беспомощных  студентов и авторитетно заявила: - Опытный вожатый должен вылезти из кустов и сказать: «Ку-ку!» Ребята рассмеются, и конфликт будет исчерпан!

- Тимоха, - едва выдохнул Виктор, хватая собрата-кретиниста за руку. – Мне послышалось, или  она действительно сказала «Ку-ку»?

- Тебе не послышалось. Она действительно сказала «Ку-ку».

Виктор хрюкнул,   встал и, хватаясь руками, где можно, за столы, а где нельзя, – за что попало, двинулся   к выходу из аудитории.

- Торопов?! – возмутилась Мадам.

- Извините, Аделаида Ипатьевна, – сдерживая  новый хрюк, выдавил Виктор. – Мне нехорошо. Можно я выйду?

Не дожидаясь ответа, вышел  и  кинулся прочь по Круглому коридору, хрюкая и гогоча во все горло.

У Кафедры  Заочного отделения он чуть не впилился головой в объемистое брюхо Димки  Криницкого.

- Торопов, тобой из пушки выстрелили?

Виктор взял Димку за пуговицу и оттащил в сторону.

- Ты родом вологодский?

- Ну?

- Как вологодские отвечают на «Ку-ку»?

- Не понял?

- Дразнилка детская. Вопрос:  «Скажи  «Ку-ку!»  Ответ..?

- … в руку! – вытащил из памяти вологодский Димка Криницкий.

- Вот и у нас на Урале…Смотри, Танька Вотинцева идет, она из Кировской губернии… А если у нее спросить?

Вологодский Димка внимательно посмотрел на идущую по коридору вятскую Таньку и помотал головой.

- Не стоит. Стопудово ответ тот же, но зачем шокировать девочку?

- Может, питерские не в курсе?

 -Да что случилось-то? Никак Мадам Салазкина спрашивала, как должен поступить опытный вожатый, если подрались два пятиклассника?

- ?!!

- Она эту ботву третьим курсам  лет двадцать втюхивает!

Виктор вздохнул.

- Жалко ее… А самое интересное, она права:  пятиклассники  рассмеются обязательно!

Расставшись с вологодским Димкой, Виктор дождался перерыва и  с гордым видом продемонстрировал Тимохе новую кретинистическую нетленку:

Проблем не счесть в науке воспитанья,

Но можно все их властно взять в руку,

Достаточно без лишних  назиданий

Лишь  слово вовремя сказать  «Ку-ку!»

4. «А не пойти ли нам в Филармонию?»

После занятий мужская половина третьего курса – все пятеро, – не сговариваясь,  скучковалась у крыльца.  Шерстобитов, правда,  как всегда суетливо попрощался и зарулил направо к Тучкову мосту - на «Спортивную». Прочим удобнее было с «Василеостровской», и прочие  к таковой  и  двинулись.

Расставаться  сразу не хотелось.  Устремив задумчиво взор на вывестку бара «Мишень», Сашка-Кофейник предсказуемо молвил:

- Зайдем?

- Пивка для рывка? – поддержал приятеля  Морковка Вовкин.

Для Кофейникова и Меркулова, ребят питерских, развеселая  студенческая жизнь вне общаги развеселой была относительно. Пивка попить при любом удобном случае им все еще казалось признаком зрелости и мужественности. Тимоха пивом не брезговал, но для него, сибирского лаптя, пиво мало чем отличалось от деревенского кваса из стоявшего в сенях заплесневелого бочонка, а Торопову, уральскому валенку, пиво вообще никогда не нравилось.

И, перемигнувшись, поэты-кретинисты совокупно заняли альтернативную позицию по отношению к мнению, только  что предыдущими ораторами высказанному:

- Отнюдь, – заявил Тимоха  степенно. - Мы с Виктуаром собирались пойти в Филармонию!

Когда Кофейник с Вовкиным перешли улицу в сторону «Мишени», Виктор сказал:

- В Филармонию мы сегодня не пойдем.

- Между прочим, в Филармонии мы уже полгода не были!

- Сегодня вторник. Фигли во вторник в Филармонии делать, если по вторникам в Концертном зале Филармонии выходной?  Мы пойдем в Кунсткамеру – в Кунсткамере, между прочим, мы тоже полгода не были!

Говорили они вполне серьезно -  у них с первого курса повелось после очередного – или внеочередного? - загула с утра вместо оханья и расслабленного валяния в кровати идти в какой-нибудь музей или на выставку. Там в процессе  трех-четырех часового шатания  похмелье  выветривалось и сознание обогащалось впечатлениями от шедевров живописи и прочего культурного наследия. Одним словом, окультуривались по полной, компенсируя моральное грехопадение накануне.

- В Кунсткамеру – так в Кунсткамеру, – Тимоха подтолкнул Виктора в сторону остановки с только что прибывшим трамваем.

Поехали.

Потом приехали. Вошли, сдали  куртки в гардероб, получили полиэтиленовые бахилы, заложили руки за спину и, высоко нос задравши, задумчивость изобразивши, стали по  проходам и залам Кунсткамеры  прохаживаться.

Тимоха минут через пять потерялся, но тем лучше -  ничего не отвлекало. Мысли себе, созерцай…

Отвлекающим фактором  зазвучала   кушвинская речь.

Сначала Виктор решил: глюк. Замер, прислушиваясь, глазами вокруг позыркал – и убедился: не глюк!

Уральский диалект легко узнаваем, но со стороны вряд ли можно отличить тагильского шпингалета от, скажем, серовского или кушвинского. Однако, будучи в диалекте этом вскормленным и  к третьему курсу как студент-филолог что-то в языке понимающим, нюансы Виктор различал.

 Он словно невзначай подкрался к группе школьников, ошеломленных имперским величием Северной Пальмиры и вместе с тем хорохористых -  типа, и мы не лаптем щи хлебаем, а коли  хлебаем, так и чё?

По возрасту, класс десятый или, судя по девицам,  даже восьмой. И в лицах что-то знакомое мелькает, и, кажется, ту крашеную рыженькую в линялых джинсах он когда-то видел  - не в родной ли Третьей школе в качестве мелочи с крысиными хвостиками на голове несколько лет тому?

- Танька, гляди: во урод, а?

- А чё,  прикольно!

С видом «Меня случайно стояло рядом»  Виктор спросил:

- Говорят, у вас Красноармеец на Площади Советов, когда мимо непорочная девушка проходит, шашкой машет?

- Врут! – убежденно возразила крашеная рыженькая. – Сколько раз проходила, ни разу не махнул, зараза! – и удивилась, только  теперь сообразив, насколько не к месту прозвучал их обмен репликами.

- С ума сойти! – Виктор обернулся на знакомый голос. – Приехать в Санкт-Петербург и в Кунсткамере на фоне прочих уродов увидеть Тороповскую, блин, физиономию!

Мысленно  указательным пальцем задвинув отпавшую челюсть на место, Виктор поздоровался:

- Привет, Светка! Каким ветром…

- С ребятишками  из  танцевальной студии на конкурс, - не дав ему договорить, ответила Белова. - Я второй год в ГДК   кружководом работаю. Не знал?

- Не знал.

И – пауза. Странно, но встретившимся в Кунсткамере в Питере двум бывшим одноклассникам разговаривать, как правило, не о чем.

- А я учусь здесь. Уже третий год, -  сказал Виктор и застеснялся: получилось – похвастался.

- И как она, питерская жизнь? – дежурно спросила Светлана.

- Нормально, - дежурно ответил Виктор. – А ты  где?

- На заочном в Нижнетагильском ГТИ.

- И уже такие успехи – конкурс в Питере!

-Ничего особенного. И не в Питере, а в Выборге. С пятницы до понедельника. Вечером уезжаем, а пока вот обозреваем питерские достопримечательности.

-  Жалко, что уезжаете, - вздохнул Виктор, на самом деле ни о чем не жалея. – Могли бы у меня  встретиться, поговорить…

- Заманчивое предложение! Только  никак.  Мне - за гавриками смотреть …

И – снова пауза.

- Питер увидели – уже классно!  Об одном жалею. Денька бы на три пораньше конкурс – я бы на Гальки Калининой свадьбу успела…

Персонально для Виктора выключили свет, и все перед ним затянуло серым туманом с лопающимися в нем багровыми кругами.

- Странно…

- А что странного, Витенька? – хмыкнула Белова. – Пришла пора…

- Странно, что только сейчас… Я думал, она уже давно…

- Ошибался!

Туман рассеялся, но не совсем. Глядя поверх Светкиного плеча, Виктор думал: может, рыбкой - в окно? Вывалиться на булыжную мостовую заднего двора Дома Двенадцати коллегий, и чтобы в него впивались и резали  сотни стеклянных осколков…

- Рад за нее. Увидишь, так и передай.

- Передам, – кивнула Светлана. Что-то хотела еще сказать, но передумала: - Ну, пока, Виктор Батькович, приятно было повидаться!

Виктор кивнул, дружески потрогал Белову за локоток, проводил  взглядом и снова уставился  в окно, представляя себя распростертым на камнях окровавленным телом, утыканным стеклянными осколками.

Здесь и нашел его Тимоха:

- Чё такой скучный?

- Земляков встретил.

- А-а…Еще походим или  - домой?

- Домой…Не знаешь, кому можно медиаплеер загнать?

- А зачем загонять? Он у тебя навороченный, тысчонки три ты за него отдал,  больше чем за тысячу не загонишь, а себе за тысячу такой уже не купишь…

- Плевать. Деньги нужны.  Штука у меня наскребется, но надо две-две с половиной…

- Поехали – в общаге  разберемся!

4. «А напоследок я скажу…»

Слипшиеся переваренные пельмени в горло не лезли.

- Депрессуешь?

- Не обращай внимания и не приставай. Бабок подкинь лучше. Или плеер за штуку купи!

- Штуку я тебе и так наскребу. Завтра  съезжу к тетушке…

- Завтра будет поздно. Мне - часам к двенадцати…

- Да что случилось?!

- Домой мне надо. Срочно.

Тимоха посуровел:

       - С родителями..?

       - Да нет… со мной.

Тимоха собрал со стола посуду, сбегал на кухню помыть, а, вернувшись, начал одеваться.

      - Короче, я поехал к тетушке.  Завтра в универе с утра будет у тебя штука.

Едва Тимоха хлопнул дверью, Виктор с рычанием повалился головой в подушку.  И удивительное дело:  почти сразу  заснул и проснулся в одиннадцатом часу. Не по своей воле - разбудила Ленка Кунаширова из двадцать второй комнаты.

- Спасай, Торопов!

- Блин, а что, больше некому? – проворчал Виктор, приподняв и по-собачьи встряхивая голову. Хотел было встать, но…передумал.

- Некому! К историкам я не пойду – у них на этаже туалетом пахнет. А ты - друг…

- Спасибо за доверие. Ну, а коли я тебе друг,  халатик снизу можешь не  застегивать.

-…твою мать! - ахнула Ленка, торопливо схлопывая коленки и  застегивая  две нижних пуговицы на халатике.

- Не переживай, -  утешил ее Виктор. – Ничего особенного, но мне понравилось!

- Понравилось что?

- Не заводись! Я же сказал: ничего особенного… - он готовился, но все равно не успел увернуться и получил-таки от Ленки сорванным со спинки кровати его же полотенцем по  прикрывающим лицо рукам.

- Хорош трепаться! Вставай! У меня бром есть, накапаю: впечатлительным и озабоченным хорошо помогает. Когда дверь откроешь…

- Дверь?

- А на фига ты мне по-другому нужен? У нас дверь в комнату не открывается, вот и докажи: ты  друг или где?

Виктор поднялся, вытащил из-под кровати монтировку и покорно поплелся за Ленкой на второй этаж. Казусы с захлопнутым дверями и с оброненными в раковину сережками в общаге случались часто, и за два года Виктору пришлось стать спецом по открыванию захлопнутых дверей и доставанию оброненных  в раковину сережек. Даже реквизитом обзавелся.

 У двадцать второй комнаты он подергал ручку, посмотрел в зазор между дверью и косяком. «Шас откроем!» -  вставил в зазор  заточенный конец монтировки, слегка надавил… и сам удивился легкости, с которой дверь открылась.

Обалдевшая Ленка не успела ничего сказать, а он уже брел по коридору, продираясь сквозь серую плену, накатившую оттого,  что он вспомнил про запертую дверь из прошлой жизни и широко распахнутые черносливины Галиных глаз.

В своей комнате он свернулся калачиком, упираясь лбом в подушку, и, раскачиваясь,   приглушенно завыл  клокочущим  щенячьим воем.

Тимохи, слава Богу, рядом не было, и он мог себе это позволить.

Больше не спал. Не получалось.

Что ему удавалось редко - вспомнил в подробностях черты Галиного лица, каким видел  его на Новогоднем огоньке в 10-ом классе…

Почему-то он был уверен, что замуж она вышла едва ли не сразу после его отъезда. Это не мешало жить и даже способствовало заживлению сердечных ран -  зарубцевавшихся и превратившихся пусть и в уродливый, но почти не беспокоящий шрам. Оказалось – ничего подобного. Оказалось -  нестерпимо больно.    

Слезы выдавливали боль, но слезы быстро кончились, и с каждым новым воспоминанием склещивало его изнутри отчаянием и безнадежной тоской.

В седьмом часу он  испил кофею с горбушкой позавчерашнего хлеба,  достал брошенную на антресоли дорожную сумку, вышвырнул из нее с лета затыренные тряпки,  собрал нужное в дорогу, посчитал  наличность, не поленившись вывернуть все карманы в поисках затерявшейся мелочи.  Денег и без Тимохой обещанных,  в общем-то, могло хватить.  

Насколько он помнил, тагильский поезд отходил с Ладожского вокзала в половине четвертого. К пятнице, дню свадьбы, Виктор вполне успевал, а там как фишка ляжет.  А вот  будет ли он жив в субботу,  не имело  значения.

В универ отправился с запасом минут в сорок перед первой парой. Дороги не помнил  и почему-то прокатился до  «Спортивной», хотя до «Василеостровской» мог бы ехать без пересадки.

На Тучковом мосту, как и три дня назад, вперившись в темную стылую воду,  простоял минут двадцать, и в  родной литфак  вошел за минуту до начала занятий.

Тимоха на первую  пару вульгарно проспал и во время перерыва, вручая Виктору в курилке не «штуку», а полторы, сильно обескураженный, поинтересовался, не усомнился ли Виктор в его, Тимохиной,  верности данному обещанию.

Виктор ничего не ответил – из-за комка в горле.

После второй пары он свинтил в деканат, оставил у секретаря  заявление  на три дня по семейным обстоятельствам и,  уже у выходного турникета вспомнив  про еще одно неотложное дело,  вернулся.

- Оля, можно тебя на минутку?

Отвел в сторону, равнодушно пожелал:

- Надеюсь,  у тебя будет все хорошо, когда меня не будет рядом.

И ушел,  не оглядываясь.

На Ладожском после сорокаминутного стояния в очереди  купил билет на нижнюю и даже не на боковую полку. Оставшиеся два с половиной часа до поезда шатался по вокзалу,  полистал книжки в букинистическом магазинчике, поглазел на электронные супер-пупер чудеса в «М-видео», наладил контакт с писсуаром в туалете…

Потом спустился на платформу, показал проводнице (по-уральски окающей и чёкающей) билет и вошел в вагон.

5. «Качается вагон, стучат колеса глухо…»

 Едва поезд тронулся и поплыли мимо узнаваемые питерские пейзажи, ощущение «Еду я на Родину!»  стало совершенно полным.

 Рядом  расположилась семья тагильчан: пама, мама и  их дошкольного возраста чадо, беспрестанно хрустящее кириешками да эмэмденсами;  напротив  -  в общем,  тоже семья, разве  что главой в ней имел место быть огромный  добродушный пес. Собачка, как выяснилось во время обхода проводницей пассажиров на предмет изъятия проездных документов,  с хозяйкой и хозяйкиной шестнадцатилетней дочкой  следовала, как и Виктор, до станции «Гороблагодатская»,  но прописку имела Красноуральскую.

Хлопотня с постельным бельем, беготня в туалет для переодевания в  спортивные штаны  отвлекли часа на два. Да и потом, когда Виктор, закрутив нижний край оконной занавески поверх штыря-гардины, меланхолично смотрел на убегающую  природу, снизошло на него относительное умиротворение. Должно быть, от – как ни крути – приятного ожидания возвращения в свой изначальный мир, постоянно снившийся ему по ночам.

Соседство с песиком, который, встав на задние лапы, передними дотягивался до верхней полки, поначалу несколько напрягавшее обитателей вагона, оказалось неожиданно приятным. Каким-то  образом он  умудрялся никому не мешать и не путаться под ногами. Сложился  под боковое сидение под столом и посверкивал оттуда глазищами.

- Какой породы у вас собачка? – вежливо поинтересовался тагильчанин-папа.

-Техасский волкодав! – охотно откликнулась хозяйка. – Багги, поздоровайся с соседями!

Багги, не кокетничая, вылез,  внимательно обозрел соседей, четко соблюдая иерархию старшинства, - тагильчанина-папу, Виктора, тагильчанку-маму и, в последнюю очередь, тагильчанина-бэби.  Виктор  передвинулся от окна ближе к проходу, показал  псу  раскрытые ладони и наклонил голову, после чего  Багги его зауважал.  Пусть и не в качестве вожака стаи за отсутствием таковой,  но как  равного себе самца-подростка.

Уважение пса  дорогого стоило, в чем Виктор убедился, когда большинство пассажиров перешли к главному поездному развлечению. Он успел разглядеть, какой величины у Багги зубы и как ловко он ими управляется,  меньше чем за десять секунд смолотив  мороженого минтая длиной в две с половиной ладони взрослого человека, выделенного ему хозяйкиной дочкой.

- Удивительно умный пес. Обычно собак по специальному билету в собачьем тамбуре перевозят, а нашего проводники знают, не придираются.

- Часто  путешествуете? – спросила тагильчанка-мама. – Выставки разные…

- И это тоже. На выставках мы вне конкуренции – таких собак в России всего две.  И оба мальчики, - хозяйка Багги улыбнулась. – Пришлось до Петербурга прокатиться -  невеста нашему бравому парню отыскалась. В Норвегии.

При слове «невеста» Багги торжествующе хмыкнул. Потом  вздохнул.

Соседи-тагильчане изготовились отужинать, и Виктор тактично удалился.

Делать было нечего,  и от нечего делать он  прошелся через четыре вагона в вагон-ресторан, где, победив в себе жабу скаредства, купил шоколадный батончик  и мерзавчик коньяка  с  удивившим его названием «Трофейный».  

Вернувшись, обнаружил соседей  уже почивающими. Сходил помыться,  разлегся на полке, укрывшись простыней,  в три глотка высосал коньяк, закусил, стараясь не шуршать фольгой, батончиком,  поворочался и  заснул.

И  увидел сон.

Будто теплым летним днем идет он по правой стороне улицы Строителей, а через дорогу и параллельно ему идет Галя. Идут они долго – мимо музея с чугунной пушкой  до перекрестка с улицей Горняков  (там, где «Алекс» шлет привет «Юстасу»), и вдруг Галя, его только сейчас заметив, улыбается, сама к нему через дорогу переходит: «Здравствуй, Виктор!»

Он резко подскочил, откинул простыню. Посидел несколько минут, пережидая набат за грудной клеткой, потом наклонился  надеть ботинки.

Багги приподнял ухо: «Что-то случилось?»

- Ничего  особенного. Расслабься.

- Ну, если что, дай знать – разберемся! – кивнул Багги и опустил голову на лапы.

В тамбуре было прохладно и курил пожилой пассажир – в майке и в надувшихся пузырями на коленках трениках. Виктор, не зная как замотивировать свое присутствие по-другому,  стрельнул у него сигаретку.

- Не спится? –  одновагонец  встряхнул пачку - из ряда плотно прижавшихся сигарет несколько мундштуками подпрыгнули вверх.

Виктор кивнул, прикуривая.

- Вот и я, хоть убей, не могу в вагоне по ночам спать, – поделился словоохотливый одновагонец. - Зато потом весь день - горизонтальный.

- Нормально, - вежливо поддержал беседу Виктор.

- Ага! – жизнерадостно кивнул одновагонец, раздавил окурок в примастряченной к окну консервной банке и ушел.

Виктор, давясь дымом, выцыганенную сигаретку не бросил, пока в  голове не загудело, как у поддатого.

Ополоснув лицо в туалете, он вернулся на место,  пожелал спокойной ночи  вновь  встрепенувшемуся Багги, укрылся простыней до бровей, закрыл глаза…

Второй день на колесах прошел спокойно. Когда по причине полной определенности и утраты новизны начала путешествия  делать нечего, ничего и не остается, кроме как лениво пялиться в пробегающие за окном просторы необъятной родины. Все равно прибытие к месту назначения по расписанию только следующим утром. То есть до следующего утра можно не думать, какой ужас предстоит пережить Виктору завтра.

Часов до одиннадцати тянулись по вагону  пассажиры с помятыми после сна лицами и с полотенцами под мышкой в сторону известного заведения с его относительными удобствами. Потом однокупейцы завозились с пакетиками и свертками, и Виктору пришлось переместиться на краешек к проходу и  пообщаться с Багги. (Пес освоился с обстановкой и  был счастлив, как слива в шоколаде, обилием аппетитных кусочков, коими щедро потчевали его соседи.)

В первом часу проехали Котельнич, переехали по мосту через Вятку и стали ждать   прибытия в Киров с его долгой, почти получасовой стоянкой. Сосед тагильчанин поделился интересным предвкушением:

- В Кирове пиво хорошее! Когда в ту сторону ехали, «Вятского»  попробовал – супер!

Долгая стоянка позволила вдоволь размять ноги и надышаться колючим ноябрьским воздухом. В ларьках на перроне Виктор, впав в искушение, закупил себе  полдюжины пирожков – по паре с мясом, картошкой и капустой, - узрел «Вятское» в полторашках, прихватил одну, отнес покупки на свой рундук и снова вышел из вагона.

…Пять лет назад, его с этого перрона провожали двоюродные сестрицы, Любка с Танькой, и Верочка Погодина, Любкина подруга. Две недели гостевания в городе Слободском  оставили впечатления незабываемые. Особенно с Верочкой связанные. Потом случилась первосентябрьская встреча  с Галей Калининой, и Верочка забылась. Теперь вот вспомнилась…

Огонек семафора из красного стал зеленым, и проводница зашикала на  беспечных пассажиров, променадствующих перед вагоном до последнего.  

Виктор из тамбура проводил взглядом уплывающие мимо павильоны, высотки на Октябрьском проспекте, просмоленные ряды слипшихся крыш  гаражного хозяйства, вернулся на место,  где с  замляком-тагильчанином за досужими разговорами ни о чем  они «приговорили» три литра действительно неплохого пива.

За окном потянулись предуральские уже холмы  Пермской области, быстро проглоченные  чернотой сумерек. Вновь засновали по проходу  граждане с полотенцами через плечо, вновь заароматело вареными вкрутую яйцами и  дошираками.  Виктор после пива сомлел, но укладываться не спешил по понятной для всех, кто когда-либо хоть раз выпил пива в количестве не менее полулитра, причине. Дождался сорокаминутной стоянки в Перми, в гордом одиночестве (больше из вагона никто не вышел) подышал воздухом на Пермском перроне  и  уже глубоко за полночь залег на своем рундуке, когда поезд, редко погромыхивая на  стыках современных стометровых рельсов, покатился по мосту через Каму.

…Он шел по Красноармейской,  поднимаясь к улице Майданова, - то есть он знал, что по Красноармейской и к Майданова, но все вокруг казалось странным, зыбким, расплывающимся в очертаниях.

На Майданова свернул не сразу. Постоял напротив  чахлого тополька на перекрестке как тогда, зная о поджидавших его Валете с Шедуковым, и почему-то не удивился, что, вопреки поздней осени, тополек был вовсю зеленым. А когда свернул во двор, выяснилось, что крайний от перекрестка дом не шестой, а сразу четвертый. Галин.  

У подъезда стояла знакомая с малолетства Виктору  Анна Трофимовна, библиотекарь детской библиотеки,  с объемистой  сумкой в руках. Тут же к ней присоединились еще три тетки, лапонящиие между собой на непонятном языке, с такими же объемными кошелками, а одна с перевязанными шпагатом  четырьмя тортами в коробках штабелем одна на другой. И еще мужик рядом нарисовался  с двумя баулами, разбухшими от бутылок так, что сверху на молнию ни один не  закрывался.

 Очень быстро, как на ускоренной кинопленке, все вдруг двинулись по направлению к «Октябрю».

Виктор  двинулся следом. С фантастической скоростью: только вышли из двора, а  взявший на себя роль  Сусанина мужик с бутылками уже свернул в дыру в заборе Больничного городка, прочие, не дорожа авторитетом, шмыгнули за ним, чтобы почти мгновенно выйти к перекрестку Строителей и Горняков через точно такую же дыру в заборе с противоположной стороны.   

На крыльце кафе «Дольче Вита» маячили  молодые люди в белых рубашках и при галстуках. По виду – те же, как два года назад на свадьбе Кольки Тарасова, куда Виктора приглашали на правах соседа по подъезду. Виктор остановился рядом, похлопал себя по карманам, отыскивая несуществующие сигареты. Углядел в курильщиках, облокотившихся спинами на перила, знакомого  по вагону, у которого прошлой ночью стрелял курево, стрельнул еще раз. Закурил, не ощущая ни гречи, ни запаха дыма.

Курильщики Виктора словно бы и не заметили, а в нем вдруг испуганным воробышком  ворохнулся испуг: что там, внутри? Щелчком запустив окурок в урну, зашел. Наличествующие в вестибюле гости  тоже обратили на него внимания не больше, чем если бы между ними сквозняком  прокрутило фантик от конфеты.

В банкетном зале выставленные по периметру буквой «П» столики тонули в полумраке, и  за ними оставалось достаточно свободных мест.

- Витька! – услышал он с эстрады голос Витальки Грубина.

Виктор, всхлипнув, бросился обнять его,  вне себя от радости, что Виталька здесь, живой, здоровый и  веселый, а не убитый в  Чечне и не похороненный на Кушвинском кладбище, но Виталька  помотал головой, глазами показывая на что-то совершающееся в зале. Виктор оглянулся и увидел   садящуюся за стол Галю…

Потом он сам  непонятно как очутился сидящим за крайним от входа столом – там, где мог видеть все и оставаться  незамеченным. «Квинтовские» лабухи – в полном четырехлетней давности  составе – вдарили разухабистый шлягер  на слова, которые Виктор еще не написал:

В перелив хрустальный

Сплелся звон бокальный.

А моя любимая –

В платье подвенчальном.

Во хмельном угаре

Мимо бродят пары.

С женихом невеста –

Словно не на месте.

Что же ты наделала,

Ласточка печальная?

Отчего надела ты

Платье подвенчальное?

У меня отчаянье –

На разрыв аорты:

Отчего не рядом ты,

Отчего – напротив?

…Галя была такой же, как на новогоднем вечере в Третьей школе для десятиклассников. С такой же прической, в том же ярко-алом платьице, перетянутом в талии  металлизированным пояском. Разрумянившаяся, веселая после  выступления на сцене с шуточным танцем, в конце которого, не задумываясь, как это будет смотреться, лихо крутанула сальто вперед под шквал аплодисментов.

 Рядом с ней за столом восседал какой-то ряженый из ансамбля народного танца – в белой косоворотке поверх пузырящихся над яловыми сапожками черных атласных шароваров, в деревенском картузе с пришпиленной над козырьком декоративной ромашкой, с натертыми свекольным соком  щеками. Жених…

Ревности Виктор не испытывал. Все его внимание было поглощено Галей и затягивающей воронкой невыносимой боли, в которую он стремительно погружался и куда погрузиться окончательно ему не дал полузнакомый историк из общаги.

- Привет! – поприветствовал он Виктора, усаживаясь напротив и  придвигая к себе две  рюмки и початую бутылку водки. – Как самочувствие?

Накоротке с этим организмом Виктор прежде никогда не общался и знаком с оным был больше понаслышке как с персонажем студенческих баек. Типичный студент-отличник из анекдотов – сухопарая нескладная жердь двухметрового роста в очках на минус шесть и ботинках сорок шестого размера на босу ногу, про которого знающие люди рассказывали, будто из общаги он выходит только в три места: в институт, в библиотеку и в баню.

 - Горько, - чистосердечно признался Виктор.

Организм погрозил ему пальчиком:

- А вот фиг! Уже всем сладко! – и поцокал языком,  зажмурив глаза в изображаемом удовольствии, пережитом некоторыми. – А за сладко надо выпить!

Виктор кивнул, подождал, когда организм выпьет, и свою рюмку в сторону  нетронутой отставил.

Организм крякнул, похлопал себя ладошкой по губам, закусил, подхватив с  ближней  плоской тарелочки пластика четыре  копченой колбасы.

- Ты со стороны невесты?

- Я здесь заместо татарина.

- Не понял, -  помотал головой  организм, снова  выпил, закусил. - Невеста довольная… Еще бы, такого парня подцепила! Наши-то в родне Вадиковым выбором…

- Слышь,  организм, - перебил его Виктор, - а ты  кто?

Организм  представился:

- Славик! Вадику-жениху двоюродный брат!

- Ты закусывай, Славик!  Чтобы лишнего не трепать.

- А чё?! Будто не видно, что молодая с пузом…

К своему удивлению Виктор на услышанное отреагировал как-то уж очень для себя неадекватно. Очень спокойно, то есть.

Подавшись вперед, он налил Славику водки.

- Не грузись, Славик! Выпей – а потом я тебе загадку загадаю!

Славик выпил. Похлопал себя ладошкой по губам.

Виктор поманил его пальчиком, и когда Славик наклонился, задушевным тоном  прошептал ему на ушко:

- Иду я, значит, как-то раз из «Голубого» с красным…Это откуда и с чем?

- ?!

- Подсказка номер один… Ты, Славик, местный?

Кушвинский уроженец сообразил бы сразу.

- Нет, алапаевский, - ответил Славик.

- Тогда расслабься.  И запомни: не тебе, тупому, козлу перхотному, к людям приставать с идиотскими разговорами!

- Что?!! –  возмутился Славик.

- А то! – Виктор левой рукой  обхватил его за шею и пригнул к столу. -  Беда твоя, Славик:  несешь ты  что попало, оттого что закусываешь мало…Ты  закуси, Славик! –  Виктор сгреб правой рукой сколько в ладонь ухватилось салата из ближайшей тарелки и размазал его по Славиковой физиономии.

Тут  завертелась  карусель, где он яростно отбивался от толпы гостей, наконец-то сообразивших, что он на празднике гость незваный, и решивших устроить ему в чужом пиру похмелье.

 Короче, выкинули его из кафешки, попинали слегка, разошлись, но Виктор  на ноги вскочил,  хватанул с тротуара первый подвернувшийся камень   и – по окнам.  Гости снова выскочили, снова с ног сбили,  еще попинали…

Очнулся Виктор в какой-то яме распластавшимся на ржавой  трубе  разрытой теплоцентрали весь в поту от нестерпимой жары и духоты. Сердце глухо бухало звуками,  один-в-один похожими на стук вагонных колес… Он закрыл глаза и вновь открыл их, уже проснувшись окончательно.

На противовоположной полке похрапывал тагильчанин-папа, через проход сверкал желтыми глазами техасский волкодав по кличке Багги. В купе вливался свет пристанционного фонаря, и, выглянув в окно, Виктор  прочитал название: «Теплая гора».

До  Гороблагодатской  - сорок минут.