6. «А на первом пути – электричка, и мой поезд пришел на второй…»

 

Он не спеша умылся, собрал  постельное белье и последние двадцать минут простоял в тамбуре, уперевшись лбом в холодное, иссекаемое снежной крупой с той стороны  оконное стекло.

Поезд проехал под мостом на Кедровку, слева по ходу мелькнули  серые  двухэтажки на Рабочей улице, замедляясь, поплыли   привокзальные постройки.

Он вышел, жадно вдохнул воздух родины, хотя запахи были обычными для любого железнодорожного разъезда. Постоял на перроне и специально сделал крюк, чтобы пройти  здание вокзала насквозь, потому что для него Кушва заканчивалась именно здесь,  а начиналась  за противоположными дверями, ведущими в город. (Почему-то ему очень хотелось  коснуться рукой дверной ручки – отшлифованной  точеной деревяшки, закрепленной в двух металлических узорчатых держателях квадратной формы,  которые были на  этой двери, сколько он себя помнил.)

В зале ожидания ничего не изменилось. Те же картины на стенах, и мебель та же – ряды желтых от вытертого и засаленного спинами лака деревянных кресел, и карта маршрутов в  кассовом зале никуда не делась.  Он не поленился  зайти в  буфет – типа позлорадствовать  на  его в сравнении с питерским общепитом  убогость, но скучающая и сонная  буфетчица посмотрела на него  так, что Виктор нехотя купил истекающий  маслом  плоский жареный лапоть, который по ценнику гордо именовался  чебуреком. Чебурек, к его изумлению, оказался не только съедобным, но вкусным и набитым в достаточном количестве настоящим мясом. Так что Виктор умял его с наслаждением, в порыве квасного патриотизма вдруг возомнивши, что только в провинции за   недорого даже в наши  суровые времена реально схавать  натуральное  кулинарное чудо.

Дохавав чебурек,  он вышел в  Город (именно так: «В Город» – с большой буквы). Вспомнив, что  расписание для кушвинских автобусов – понятие растяжимое, а  красноуральский уже ушел (иначе пассажиров с питерского поезда на остановке обреталось бы приличное количество), решил пройтись пешком.

Проходя мимо бани на Советской, случайно пересекся взглядом с  выскочившим на банное крыльцо  чуваком примерно одного с ним возраста.  Чувак выглядел  забавно – из-за широкой  улыбки на  удивительно счастливом и добродушном лице и тем, что был  обалденно рыж, конопат, слегка  лопоух и  после бани небрежно растрепан. Короче, располагал  к  общению.

- А хорошо-то как! –  воскликнул чувак голосом Валентины Талызиной из «Иронии судьбы» и подмигнул Виктору как старому знакомому.

- Кто ходит в баню по утрам… - с намеком пропел Виктор.

Чувак тут же подхватил:

- Тот поступает мудро: тарам-пара-тарам-па-па  на то оно и утро!

Виктор притормозил,  дожидаясь, когда парень  зашагает рядом, и съехидничал:

- Надеюсь, достопочтенный сэр, вы не сочтете оскорблением соответствующее данным обстоятельствам пожелание «С легким паром»?

Бани в Кушве строили головотяпы или грязнули: из общественных не было ни одной, как скажем, в том же европеизированном Питере, - с парилкой, оборудованной традиционной русской каменкой. Пар подавался по трубам из котельной и по причине  раннего времени не мог быть горячим и был вонючим от  накопившейся в трубах ржавчины.

- Начет пара – увы! – согласился рыжий. – Но ничего не поделаешь, мне с утра надо чистым…

Виктор  про  с какой стати «с утра» расспрашивать не стал и от почти сорвавшегося: «У тебя что, свадьба?» - удержался.

На  железные ступеньки заводского моста они шагнули вместе.

- Куда идем мы с Пятачком? – спросил Виктор, абы не затягивать неловкую паузу.

- А до куда нам по пути, Вини Пух, -  отозвался Рыжий.

- Вот и  познакомились. Знаешь анекдот про Карлсона?

- Напомни…

- Летит Карлсон на прогулку, а навстречу – ослик Иа Иа…

Анекдота про Карлсона как раз на длину моста хватило.

На подъеме  до Первомайской, Пятачок успел выдать анекдот про карлика и баскетболистку, Виктор – парочку из серии про Крокодила Гену и Чебурашку. Потом какое-то время  шли молча, сберегая дыхание на крутом подъеме на улице Фадеевых.

«До куда по пути»  получилось долгим.

- Мы где-нибудь встречались? – Виктора подумал о возможном провале в памяти. Выходило,  они оба шли на Рудник и, будучи примерно одногодками, наверняка раньше где-нибудь да пересекались.

- Вряд ли, – ответил Рыжий Пятачок, – я не местный. Хотя  за последний год здесь бываю так часто, что будь ты местным, мы бы с тобой обязательно встретились. Я прав?

- Почти, - кивнул Виктор. – За  полтора года я, хоть и местный, в Кушве первый раз.

Расстались  на Красноармейской.

- Тебе куда? – спросил Виктор, надеясь, что Рыжий выберет направление куда угодно, только не на Майданова.

- Прямо.

- Тогда я направо, - вздохнул Виктор и протянул руку: - До свидания, Пятачок!

- До свидания, Вини Пух. Приятно было познакомиться!

- Взаимно, – кивнул Виктор и зашагал по Красноармейской вниз.

Часы показывали без пяти восемь. То есть без пяти минут десять по местному времени.

 

7. По своим следам…

 

Домашние Виктору удивились: не случилось ли чего? – и только потом обрадовались.  После того, как он в прихожей, от избытка чувств растрогавшийся, обняв мать (отец был на работе) и потрепав  вытянувшегося верстой коломенской подростка-братца по мосластым плечам,  домочадцев успокоил:

- Соскучился! – и объяснил, что из универа его не выгнали, не  впал он  в бедность и голод, а летом из-за стройотряда приехать не получилось. Но задерживаться не собирается и уже завтра уедет обратно. Ни про какую свадьбу, естественно, не заикался.

Потом он отводил душу  созерцанием родных стен и сдуванием пыли со своей старенькой стереосистемы, потешил пятую точку сидением на родном диване. Потом порадовал желудок приготовленными матерью блинами  по-уральски – с мелко нарубленными с  луком солеными рыжиками, маринованными маслятами, земляничным  вареньем и  сгущенкой. Даже выпил рюмку водки, выставленной матерью после долгих сомнений. Выпил  бы еще, но не стал, чтобы не потакать  досужим сплетням о разгульной и  развратной студенческой жизни.

После сытного завтрака в положении лежа лениво полистал местные газеты за последние месяц-полтора. Дождался, когда мать уйдет в магазин, а братец  заткнет уши  затычками от плеера, и позвонил Карпинскому.

Сашка оказался дома и – главное – трезвым.

- Сана, привет…

- О, Витька!!! -  заорала трубка, которую Виктор предварительно отвел от уха на расстояние ладони. – Давай подваливай - у меня в холодильнике пива пол-ящика!

- В холодильнике  не прокиснет, - оборвал его восторженные вопли Виктор. – Тут такое дело… У тебя вроде как знакомая в Загсе работает?

-  Двоюродного брата жена Светка, а что?

- Узнать бы в какое время  сегодня одну парочку расписывать будут. Женихову фамилию я не знаю, а у невесты фамилия Калинина.

Пауза.

 – Ты ничего не путаешь?

Виктор вздрогнул. А вдруг?..

- Вот позвони и узнай.

- Тогда жди!

Перезвонил Сашка через пять минут:

- Запись в полчетвертого. Женихова фамилия, ты не поверишь,-  Еманжелинкин.

- Как? – переспросил Виктор.

- Е-ман-же-лин-кин! – повторил Сана по слогам.  - Представляешь? А классно звучит: Галина Аркадьевна Еманжелинкина…

- Ладно, Сана. Спасибо. Завтра увидимся, - сказал Виктор и повесил трубку. Постоял, раскачиваясь. По коротким гудкам сообразил, что повесил трубку неправильно.  Поправил. Гудки прекратились.

Он вышел на кухню, долго и жадно пил воду из-под крана – противную, мутную, с запахом хлора. Постоял у окна, тупо глядя на метущую по обледенелому асфальту у ног Красноармейца поземку. Потом услышал настойчивую трель дверного звонка  и пошел открывать.

- Какой на хрен завтра! Привет,  кореш! – Сашка  экзальтированно облапил  так и не сумевшего напялить на угрюмое лицо приветливую улыбку Виктора.

- Твое погоняло – «Пять минут»?

- А то! 

- Чего приперся? Не удумал ли ты, о друг мой верный с детства,  типа я в расстроенных чувствах   вены себе порежу?

- А точно не порежешь?

- Плохо ты меня  знаешь!

- Ты только из-за Галькиной свадьбы сорвался?

Виктор промолчал. Отвечать было не обязательно.

- Может, все-таки в комнату пройдем? А то неудобно в прихожей…

- Обойдешься! – буркнул Виктор, начав одеваться. – Пойдем, пройдемся средь родных осин, посмотрим, что на родине делается, - выталкивая Сашку в коридор, Виктор подивился ширине его плеч: -  Ну тебя раскормили! Вот, значит, какова она, служба в рядах?

- Тебе и правда интересно?

- Если честно, то не очень, – признался Виктор.

Вышли и, не сговариваясь, двинули в сторону книжного магазина.

Сану явно свербело желание забраться к Виктору в душу и узнать, что там, в Викторовой душе делается, – судя по обеспокоенным в сторону приятеля  взглядам.

- Свадьба в «Дольче Вита» или в «Молодежном»? Не в курсе?

-«Молодежное кафе» в пивной шалман перепрофилировали. Хозяева прежние  разорились. А новые… новые решили не рисковать.

- «Молодежное кафе» - в пивную?! Круто!

- А то ты нынешнюю молодежь не знаешь? На иного посмотришь: двадцатник всего, а от пива такой кухтыль торчит – мотню не видно.

- Старый стал, да?

Сашка посмотрел на него странным незнакомым взглядом.

- Да нет, не старый…Просто в армии служил. Догадайся с трех раз, где?

- Догадываюсь.

Свернули по Горняков в сторону Дачного поселка.

- Сана, а нам туда надо?

- А куда нам надо?

Виктор задумался:

- А действительно, куда мне надо?

- Ну, можно и в «Дольче Виту».  Насчет свадьбы спросить…

- Ну, пойдем, спросим. Только, шер ами, не слишком ли ты много инициативы проявляешь в делах, которые тебя не касаются?

Сашка психанул:

- Не касаются?! Хорошо, амиго Виктуар, если меня твои проблемы не касаются,  давай во избежание дальнейших недоразумений обменяемся плевками в рыло – сначала ты мне, потом я тебе. И забудем, что восемь школьных лет просидели за одной партой… - он со свистом втянул в себя воздух и начал шарить по карманам в поисках сигарет.

- Ладно, извини…

- Проехали!

- Понимаешь, мне одному… как то проще.  Вдвоем-то мы точно дров наломаем!

- Эт-точно! Помнишь, как  Нахалыча  опустили?

 

Несмотря на груз нравственных страданий, Виктор улыбнулся. У подлого прораба Нахалыча они с Саной после десятого класса летом подрабатывали на  строительстве  торгового павильончика. Подлого - оттого что Нахалыч борзо обманул их при расчете. Денег вернуть не удалось, но  сладость мести  перекрывала горечь бессовестно недооцененного  труда с лихвой.

Фантазию напрягать не пришлось – работая на территории рынка, они накануне  притыбзили коробку списанных за истечением срока годности  дрожжей и моментально сообразили, как их использовать.

 Нахалыч, родом из Молдовы, хотя и чистокровный  хохол, в Кушве калымил каждое лето. Ночевал он в  бытовом вагончике  тут же на стройке и - как правило – засыпал лишь после  двух бутылок сорокарублевого портвейна, прозванного   бомжами, понимающими в продукте, «некипяченым». И вот обиженные подлым прорабом  Торопов с  Карпинским не поленились выследить оного ночью  и в нужный момент  подперли  дверь в известное деревянное строение системы «сортир» хорошим, изнутри  не выбиваемым дрыном.  Дрожжи в «очке» они утопили заранее…

То, как орал запертый Нахалыч, многие слышали, только шибко рискованных и сердобольных не нашлось. А о том, в каком виде предстал Нахалыч перед народом утром, когда его таки освободили, долго потом рассказывали очевидцы, и по их захлебывающимся голосам выходило, что увиденное на очевидцев произвело сильное впечатление…

 

Подошли к «Дольче Вита».

Глядя на   окна  кафешки, разительно отличавшейся от той, какой он видел ее во сне, Виктор Сашку успокоил:

- Ты, Сана, не думай…Поджигать заведение я не собираюсь. И романтического умыкания невесты тоже не предвидится. Обойдемся без эксцессов. Или почти без эксцессов.

- Что, и дрожжей в унитаз не напихаем? – расстроился Сашка.

- Нет. В конце концов, это Галькин выбор…

- А если ее в Загс связанную притащат?

- А вот тогда я всех поубиваю!!! Такой вестерн устрою – город на ушах стоять будет! – с улыбкой отозвался Виктор, а Карпинский от его слов вздрогнул.

- Пойду-ка я  узнаю, намечается  у них спецобслуживание  или нет.

Сходил. Узнал. Отчитался:

- Ничего подобного. Работают в обычном режиме до двадцати трех ноль-ноль… Зайдем?

Виктор посмотрел на часы:  начало первого.

- Зайдем.

 

8. Пиво, чипсы и немного нервно.

 

- Гудим  по-буржуйски или по-пролетарски? – Карпинский  на правах завсегдатая выбрал свободный столик у  пустой по дневному времени эстрады и  задвинул два лишних стула за соседний.

- По-буржуйски – это как?

- А так: из напитков - самое дорогое и экстравагантное, из закусок – фирменное и вкусное… Короче, текила и пельмени!

Виктор вспомнил про «Джин Бин» под пончики, но, изображая питерскую штучку, выпендрился:

- Чисто по-кушвински: глушить  стопариками текилу под уральские пельмени с уксусом… Куршавель отдыхает!

- А чё? – Виктор уже не мог определить, остался ли Сашка таким же простым и незамысловатым, каким он его помнил, или, прикалываясь, молотил под простого и незамысловатого. – Мы с корешами по дембелю в Екатеринбурге  пиво под суши наяривали в китайском ресторане – отпад!

- В китайском ресторане суши под пиво – самое то! И вообще уже столько раз прозвучало слово «пиво»…

- Понял! – Сашка сбегал к барменской стойке и вернулся с двумя  бокалами «Туборга» и  двухсотграммовым  пакетом  чипсов.

Надорвав пакет, он,  с аппетитом захрустев чипсами, поделился – и чипсами, и впечатлениями:

- Я после армии неделю  здесь не просыхал!

- Неделю куда ни шло. Главное – вовремя остановиться.

   - А я  и остановился! Погулял –  хватит.

- Чем заняться думаешь?

- Есть пара вариантов. До лета перекантуюсь, а там - на вечерний в  филиал бывшего УРГУ. В наше время без образования  никак.

- Никак, – согласился Виктор.

Пиво ему неожиданно понравилось, и  он сам двинулся к стойке, не дожидаясь, когда Сашка допьет свое. Вернулся  с  тремя бокалами, два демонстративно передвинул на Сашкину половину, к третьему с удовольствием присосался сам.

- А чё эт-ты…- Сашка возмутился  неравенством.

- Пей. Мне много нельзя, -  Виктор снова демонстративно посмотрел на часы.

Сашка  признал его доводы  основательными:

- Я все понимаю. Кроме одного… Ты за два года в Питере, козлом в капусте кувыркаясь в пединституте на филфаке, никого лучше Гальки не нашел?

- Причем здесь лучше, хуже? -  угрюмо  выдавил Виктор.

- Опять не понял…

- Может, и есть кто лучше. Даже точно знаю одну. Три дня назад помогал дверь в комнату  открыть…Но это ничего не меняет.

-  И чё, ты  теперь всю жизнь по Гальке с ума сходить будешь?

 - По-другому не получается, пробовал. Одних родственников  принимаешь, какие они есть, а из прочих выбирать…

- Ты, питерский, не умничай, говори проще! А еще лучше мне, недотепистому, пальцем укажи!

Виктор, глядя  в пространство,  продекламировал:

 

Как войдешь ты в церковь,

Встанешь, обернувшись к алтарю –

Не могу молиться Богу:

Только на тебя смотрю…

- Твои? – спросил Сашка.

- Если бы… Но – по мою душу…Я, как ни пытался – а я  пытался! – по-другому, одно точно знаю: в таком-то году в  маленьком  уральском городке я родился затем, чтобы однажды на первосентябрьской школьной линейке увидеть и на всю жизнь полюбить  девушку по имени Галя …

- На всю жизнь – это ты, пожалуй, погорячился!

- Да, пожалуй, что и нет, - усмехнулся Виктор. –  Галя сегодня не за меня замуж выйдет – как-нибудь переживу. Женюсь, размножаться буду, как положено, но Гальку не забуду.  Что бы со мною ни случилось, всему начало – когда я ее впервые увидел. И я уже не могу жить, не становясь  лучше, чем был до…

-  Выходит,  приехал запастись  воспоминаниями? На свадьбу попрешься себе и ей нервы трепать? – Сашка залпом прикончил пиво во второй кружке. Из третьей половину выплеснул в бокал Виктора. – По-любому хреново обернется. Для тебя в первую очередь.

- Я просто хочу ее видеть... - Виктору  пришлось спрятать морду лица в пивную кружку, продавливая хмелевой влагой подступивший к горлу ком.

Сашка, закурил, покрутил сигаретную пачку в руках и сказал:

- Знаешь, у меня ничего такого, и я не знаю, к лучшему или как… Я Гальку с детского садика знаю. Красивая – да, но, по мне - ничего особенного.… И главное, ну никак она у меня не создает впечатления неприступной и недоступной. Даже странно, почему ты до нее не достучался.

- Было бы легко достучаться, не полюбил бы. Девчонки такие вещи интуитивно чувствуют. Понимают, сошествия с пьедестала им не простят: «Отчего ты, милая, какая  есть, а не  какой ты мне во сне привиделась?»

- Ну да. «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей…»

- «Легче…»

- Что?

- У Пушкина не «больше», а «легче»…

- Не вижу разницы, - пожал плечами Сашка.

За столиком  справа угнездилась толпа девиц с визгливыми и громкими голосами, и Виктору пребывание в пропахшем сигаретным дымом и перевариваемым пивом помещении вдруг резко обрыдло. Он поднялся и  кивнул Сашке на дверь.

Вышли.

- Слушай, Витек, - заговорил Сашка, после продолжительного молчания до чего-то додумавшись, - А ведь ты, блин, получается,  специально  себя мучаешь. Покрасоваться хочешь страданием невъ…енным, сложную душевную организацию и чуйствительность в себе продемонстрировать!

- Не ты первый, Сана, об этом говоришь, -  усмехнулся Виктор.

- Тем более! Получается, я прав?

- Прав, – согласился Виктор.

- Узнать бы,  кто тебе об этом говорил первым…

- Виталька Грубин, - ответил Виктор.

 Следующие минуты три   они прошагали молча.

- Надо на кладбище сходить…

- Обязательно, – кивнул Виктор, и в голове вдруг отчетливо ударило:

 

Глаза я помню тети Вали,

Когда Витальку закопали

Здесь, на кладбище поселковом,

В стандартном ящике цинковом, -

Взгляд, в никуда недвижно устремленный,

Когда ей голосом казенным

Долдонил: «Вы же мать солдата!» -

 Майор похмельный из военкомата…

 

- Завтра? – Сашка остановился в полуобороте по направлению во двор своего дома. – Я так понимаю, тебе сейчас лучше одному…

Виктор наконец-то озвучил то, о чем во время сегодняшней встречи с Карпинским постоянно с изумлением думал:

- Ты, Сана, блин, такой умный стал!  В самый корень зришь!

-Это потому, что я в армии служил и серые горы Кавказа приветствовал. Там  поумнеешь…

 

9. «О счастье мы всегда лишь вспоминаем…»

 

Проходя мимо Третьей школы,  Виктор передумал и не стал подниматься на Майданова, чего ему еще с утра неудержимо хотелось.

Что-то  в Галином дворе делалось наверняка – или  соседки  готовились перекрывать молодым дорогу, или, как у Кольки Тарасова, чему Виктор непосредственно свидетелем был, машины лентами и пупсами обряжали,  родственники с сумками и пакетами носились туда-сюда, но ему появляться там явно не стоило.

Дома он, изображая зверский аппетит, съел приготовленный матерью обед, после чего, на пожелание матери адекватно прореагировав, отправился   «отдохнуть после дороги».

Братец, куда-то умотавший по подростковым делам, в их общее некогда  жизненное пространство внес коррективы, и теперь Виктор с  грустью, осознал, что и эта его связь с родным домом практически разорвана.

Единственное, что  цепляло с прошлым, – старый письменный стол, в ящиках которого он с удивлением  обнаружил  сохранившимися свои старые  тетрадки, блокнотики, зашхеренные по углам мелочи, вроде сувенирных значков и  стибренного когда-то у Карпинского оловянного солдатика.

Увидев потрепанную общую тетрадь в коленкоре красного цвета, Виктор  умилился.

Это  была его попытка вести дневник. От первых дней сентября в десятом классе до описания новогоднего вечера в школе – то есть за полтора месяца до истории со «Свидригайловым».  Потом он дневник забросил и уже никогда не вспоминал о его наличии в природе мироздания. До сего дня, когда искарябанные школярским почерком и  обтрепанные на краях листы  напомнили ему, пожалуй, самые сладостные моменты его еще не омраченной, не  отравленной отчаянием безысходности любви. Про давление гормонов, про  научные и медицинские объяснения  начавшегося в нем влечения к девушке он, весьма продвинутый для своих лет подросток, знал больше, чем они того стоили, но  все они были головными, холодными и ничего на самом деле не объясняли. И он просто коллекционировал мимолетные встречи, считал, сколько раз пересекался с Галей на  переменах, искал этих встреч, понимая  невозможность их перерастания в нечто большее и погружаясь в черную меланхолию, когда они с Галькой не пересекались ни разу.

Он читал, не в силах оторваться, корявые пафосные некогда собственноручно написанные им  строки и вспоминал то, о чем уже начинал забывать.

Случай, например, когда в междверном тамбуре на входе в школу он один на один столкнулся с выбегающей Галей и от неожиданности тупо замер, оглушенный набатным биением сердца. Если бы тогда он только поздоровался, ненавязчиво пошутил, хотя бы просто улыбнулся…

Или случай в октябре, когда  десятые классы авралом  бросили на уборку  школьной территории  и Валерка Карасик игриво толкнул Галю в сторону Виктора. Ему пришлось обхватить ее за плечи – так, чтобы она не упала и чтобы не упасть самому от ощущения близости ее тела…

Почему-то вспомнилось и как однажды, выходя из ДК после очередной репетиции «Квинты», он увидел ее у автобусной остановки и шел за нею до «Октября».  Солнце тогда светило по-сумасшедшему ярко, тополя  сверкали золотом,  клены багровели последними листьями, и сами собой наложением на мелодию «Леди в черном» группы «Юрайя Хипп» выложились  слова:

 

В ненастный день осенний нет от дождя спасения,

Когда по небу тучи  свинцовые плывут,

В порыве откровения мой друг явил мне мнение

О том, что в жизни больше нас радости не ждут:

«Каждому выдали годы сполна

Поровну бед и побед,

Каждый свое допивает до дна

И держит за все ответ!»

 

На кухне ранним вечером мы с ним от делать нечего

Сидели, что-то пили, общались тет-а-тет.

Печатью лет отмечены, убили целый вечер мы,

Себя терзая памятью давно прожитых лет.

 

                  Слова все прозвучали, все кончилось в бокале,

И мы из дома вышли в пустой осенний парк;

Капель вокруг стучала, вода у ног журчала,

И только листья желтые нам замедляли шаг...

     Каждому выдали годы сполна

Поровну бед и побед.

Перед уходом задача одна –

В комнате выключить свет.

 

Но странно все в природе: к дождю привыкли вроде,

И вдруг пробилось солнце в прореху из-за туч.

И все преобразилось, сверкало и искрилось,

Когда упал на землю шального солнца луч.

 

                   И радуга вдобавок аллею сотней арок

Мгновенно превратила в блистающий дворец;

И нам навстречу за руку мальчишка вел под арками

Прекрасную принцессу – как в сказке, под венец.

Каждому выдадут годы сполна

Поровну бед и побед,

Радостью чаша у юных полна –

Горечи места в ней нет.

 

Их провожая взглядом, мой друг сказал: "Не надо

Печалиться о прошлом в такие вечера:

И юными мы были, и, как они, любили,

А что у них сегодня, у нас было вчера!

Каждому выделят годы сполна

Поровну бед и побед,

Пей свою жизнь, словно чашу вина,

Когда похмелия нет.

 

Только любовь просветляет сердца,

Злость гноем делает кровь;

Сколь суждено – проживи до конца,

Благословляя любовь.

 

Как ни лютуют порой холода,

Весны неизбежен приход –

Не умирает ничто навсегда:

Просто – круговорот...»

 

…По последней – оборванной – записи снова вспомнился Новогодний школьный вечер в десятом классе.

Собственно, тогда-то неизбежное, катастрофическое, долго отодвигаемое на «потом» и случилось:  привычная тихая радость созерцания Гали, блиставшей на школьной сцене, неожиданно взорвалась в нем чем-то мрачным и жарким после того, как Виктор зацепился нечаянным взглядом за  глубокий кружевной вырез ее  ослепительно алого платья,  облепленные  колготками коленки…

Выйдя в зимнюю ночь после, он не ломанулся, как обычно, через дырку в заборе к родному подъезду напрямик, а  слился с темнотой у упомянутого забора, дожидаясь, когда Галя пройдет мимо. При тридцатиградусном морозе простоял он там  больше сорока минут, умом понимая, что она  с подружками наверняка свернули от школы направо, на освещенную улицу Советов, но все-таки  надеясь…

Последствия за сорокаминутное ледовое стояние – кашель и насморк он за серьезную беду не посчитал: глупо болеть во время каникул, но в середине января его скрутило нешуточным воспалением легких,  оклемался после которого он и пришел в школу только 14-го февраля,  в день Святого Валентина…

 

10.  Когда пенопластом по стеклу предпочтительнее вальса Мендельсона

 

Мать в соседней комнате включила телевизор, и по  музыке к «Новостям» на Первом канале, Виктор  понял: уже три часа. Еще час – и все разрешится окончательно и бесповоротно.  Впрочем,  у ж е  ничего  не изменить, но…В порядке бреда, -  а вдруг? Вдруг  у брачующихся  что-нибудь не заладится, вдруг Галя в последний момент все поймет, увидев его, такого скромного и преданного, бросится к нему в поисках спасения от творящегося безумия, и будут они потом жить долго и счастливо и умрут в один день, а  этой ночью она…  

Он умылся, переоделся – благо, костюмчик после выпускного сохранился и оказался почти впору – и скатился по  лестнице во двор.

До Загса – если по прямой, то от подъезда не более двухсот шагов, но он свернул направо и к Загсу  вышел со стороны бывшего детского сада, не переходя дорогу.

Снизу, от поворота на Площадь Советов, надрывно завыли сигнальными гудками машины, что по дикой местной привычке надлежало делать водителям свадебного кортежа. Виктор, сгорбившись, перешел улицу и остановился радом с дверями магазина «Меркурий», мечтая хамелеоном слиться с серой штукатуркой на стенах.

Из черной «Волги»,  съехавшей на пандус и остановившейся напротив  входа в Загс, вышел красавец жених (которому Виктор мысленно пожелал всех бед, начиная с импотенции), открыл дверь с другой стороны, подал руку невесте,  смотревшейся белокочанной капустой из-за вороха накрученных на ней  свадебных  прибамбасов, помог выйти из машины и повел в помещение, галантно под локоток взявши… - и Виктор обрел способность дышать, потому что  это была не Галя.

Посмотрел на часы:  двадцать пять минут четвертого. Очевидно, как и в путних Дворцах Бракосочетаний больших городов здесь таковые  бракосочетания поставлены на поток.

По пандусу съехала еще одна черная «Волга»,  а из дверей к машине кинулась  разбитная разряженная тетка, бесцеремонно бедром отшвырнув Виктора, сама распахнула дверцу и зашипела:

- Нашел?! Привез?! – покосившись на  Виктора, пояснила: - Кольца венчальные забыли… - и смачно, с кушвинским размахом, на окающем и чокающем  уральском диалекте припечатала: - Вылазь, чё ли,  свидетель, …твою мать!!!

Из машины вылез виноватого вида свидетель, дрожащими руками пытался всучить тетке красную атласную коробочку, которую та оттолкнула, зашипев:

- Совсем охренел? Бегом!..

Свидетель  метнулся в дверь, тетка  гордо тряхнула бюстом и удалилась следом.

 Из-за нее Виктор  Галин кортеж чуть не проглядел. И проглядел бы, если бы не  привычка свадебных водил давить на сигнал, аккумулятора не жалея.

Новая свадьба скатилась сверху, с улицы Майданова, и Виктор обреченно понял: приехали.

Он надвинул на лицо капюшон, встал в полуоборота, замер… И тут его непонятной и никак не подконтрольной ему силой развернуло  к машине лицом, заставило  напружинить согнутую в локте правую руку.  Вот если бы  в жениховском прикиде с обязательной белой бутоньерочкой  на  лацкане пиджака вылез Леха-Валет…

С переднего сидения рядом с водителем из машины поднялся…Рыжий Пятачок, любитель помыться в бане с утра пораньше и даже без пара.

Виктор когда-то  читал  про первое впечатление о человеке как самое верное. И сейчас, скрепя сердце, готов был признать, что  в лице Пятачка суженый для Гали - не самый худший вариант. Унизительный, в общем-то, для его самолюбия, вывод.

Пятачок, сощурившись,  осмотрел окрестности,  широко заулыбался – точь-в-точь как давеча на крыльце бани, разве что без: «Господи, хорошо-то как!» -  и  открыл дверь пассажирского салона.

Перед Галей.

И, собственно, не ее, ожидаемую, Виктор увидел, а  традиционный бело-розовый бутон-кочан, из-за которого все невесты смотрятся куклоподобно, как манекенщицы в глянцевых журналах.

Но когда  Пятачок помог  невесте подняться, когда она выпрямилась и поправила сбившуюся фату, в глазах у Виктора  потемнело и на черном фоне началась привычная уже – только в несколько раз усиленная - цветомузыка:  каждый удар сердца взрывался радужными кругами, наслаивающимися один  на другой…

Он слышал ее голос, видел, как она с легкой насмешкой,  гордо несущая на себе свою неописуемую  красоту, поправила на Пятачке сбившийся галстук:

- Кольца обручальные не забыл?

Рыжий Пятачок уверенно похлопал  по внутреннему карману.

Стеклись на пандус перед входом от припаркованных на проезжей части машин гости – некоторые Виктору  знакомые. Свидетеля он видел впервые, а вот в качестве  свидетельницы ожидаемо светилась Ленка Волынцева.

Гости,  пока не пригласили, разбрелись вдоль стен, о чем-то загомонили, и Виктор, блюдя инкогнито, отошел к дверям «Меркурия».

Наконец, предыдущая свадьба, под веселые возгласы и осыпание  новобрачных конфетами и  мелочью пополам с рисом свой аттракцион отыграла, Пятачок повел Галю  в холл, прочие, двинулись следом.

И уже расслабившийся, неузнанный Виктор нарвался:

- Торопов?! Ты-то здесь откудова взялся?

Виктор обернулся на голос Вовки Старкова, скрывая смущение,  усмехнулся, пожал плечами и соизволил сострить:

- Да вот, понимаешь, Вольдемар, случайно стою тут мимо…

- Давно? – юмора не оценив, спросил Вольдемар.

- Минут сорок…

На челе Вольдемара отразилось движение мысли, но он спешил. Поэтому  пожал Виктору руку и попрощался:

- Бывай, еще увидимся! - и просочился в Загс вместе с последними гостями.

Машинально Виктор шагнул следом. И остановился.

Не пойдет он слушать вальс Мендельсона и смотреть, как  окольцуют  богиню его грез. И не затем, чтобы не терзать свое сердце, а чтобы не  выглядело его мрачное присутствие на чужой свадьбе дешевой мелодрамой.  И не стоило даже пытаться (как задумывалось в качестве главного мотива его рывка из Северной столицы на историческую родину)  под любым предлогом оказаться за свадебным столом, выждав, когда полупьяным гостям до его присутствия будет по барабану. Предсказуемо все это… и ничего не изменит.

Он перешел улицу, остановился, оглянулся. Дождался, когда спустятся с крыльца новобрачные, когда, сигналя, промчатся мимо машины.

Домой сразу не пошел, прошагал мимо до «Центрального»,  купил бутылку  коньяка «Кавказский пленник» для себя с отцом, «Кадарку» для матери,  двухлитровую «Фанту» для братца.

Странное дело, думал, поднимаясь по лестничным ступенькам, получалось, зря он срывался из Питера, зря два дня трясся в плацкартном вагоне, терзал себя  воспоминаниями и прожектами. Но не жалел, что приехал. Пусть Гераклит тысячу раз прав, мало знать, что нельзя в одну воду войти дважды, - это надо прочувствовать.

 

11. «Погостить» и «погост» - слова однокоренные

 

Решив, что 10 часов утра не слишком рано для телефонного звонка, Виктор набрал номер  Карпинского.

- Проснулся?

- Давно. Смешно, блин…Перед дембелем думал: спать буду до пока не надоест, а тут -  будто кто пинком с кровати сбрасывает… А что?

- Забыл? На кладбище собирались…

- Уже вспомнил.  Жди – щас буду!

Дома дожидаться друга детства Виктор не стал, из прихожей матери крикнул, чтобы не беспокоилась и раньше обеда не ждала,  спустился во двор.

Сашка подошел серьезный, угрюмо сосредоточенный. Пожал протянутую руку, кивнул – куда и  зашагал молча первым.

Разговаривать было не о чем, и было о чем помолчать…

Сашка повел его в сторону завода. (Виктор догадывался и раньше, что Витальку похоронили на кладбище у Паленой горки, а не на старом, по дороге на Верхнюю Туру).

Прогремели  по  гулким железным плахам заводского моста, прошли мимо бани. Виктор поежился, вспомнив Рыжего Пятачка.

- И как вчера? –  уловив флюиды исходящих от Торопова мыслей, заговорил на больную для Виктора тему Сашка.

- В смысле?

- В смысле свадьбы.

- А-а…Да так…Перебил им всю посуду, разорвал на женихе рубашку, выкрал невесту…

- А серьезно?

- А если серьезно, то ничего. Не был я ни на какой свадьбе. У Загса постоял, на Гальку посмотрел…

- И даже разговоры с ней не разговаривал?

- Зачем?

- Вот уж не знаю…Но на женихе рубашку порвать было бы классно!

- Понимаешь, я вчера у Загса  понял: бесполезно все.

- Ага! – усмехнулся Сашка. - И спал  спокойно?

- Как ни странно, да. После конька, на пару с батей распитого. И ни о чем таком, пока ты не спросил, не думал.

- Сие, мон ами Виктуар, хороший признак! Выздоравливаешь, однако. Иначе бы первую брачную ночь своей возлюбленной…

Виктор, только что заявивший – и, как ему казалось, искренне – о своем спокойствии, сквозь стиснутые зубы набрал полную грудь воздуха, задержал дыхание и старательно бесшумно выдохнул.

- Пережил, как видишь. Не скончался на месте, иду вот с тобой рядом, и даже руки не чешутся тебе по сопатке за бестактность вмазать!

Бестактный Сашка похлопал себя по карманам, доставая сигареты и зажигалку.

- Сестрица двоюродная, когда я намедни попенял, мол, чего она со своим в гражданском браке живет, не расписавшись, просветила: по нынешним временам  реально свадьбы играются, как правило, по залету. Типа  реверанса перед предками…

Подошли к магазину, который, как Виктор помнил, почему-то в народе все еще назывался «Афганским».

Сашка ломанулся к прилавку, а Виктор зашуршал деньгами. Сашка  расплатился за бутылку  «Флагмана», три пластиковых стаканчика, половинку черного хлеба и литровую банку с маринованными огурчиками и оттолкнул протянутые Виктором деньги:

- Отвянь и не парься! Не служил – права голоса не имеешь.

 

Через двадцать минут быстрой ходьбы на холодном ветру, секущем лицо мелкой ледяной крупой, спустились с железнодорожной насыпи на окраине кладбища.

 С болезненным любопытством вчитываясь в надписи на надгробиях, Виктор шагал за Сашкой и  остановился с ним рядом в ограде у гранитного памятника с выгравированным на нем не очень похожим, но узнаваемым лицом Витальки Грубина и датами его недолгой жизни.

Сашка смахнул со столика внутри ограды снег с вмерзшими в него желтыми листьями,  покромсал на  полиэтиленовом пакете хлеб, набулькал водки в три стаканчика, поставил один, накрытый краюшкой, у постамента.

 

Только после двух по пятьдесят, выпитых молча и без закуски, - Виктор смог спросить:

- Ты в курсе, как?..

- По рассказам. В Чечне наши стежки не пересекались, хотя служили рядом… Обычное дело: колонну обстреляли. Там это обычно по одному  сценарию: закладывают вольные дети гор на  дороге фугас. Чтобы обязательно в середине и в конце колонны рвануло, а потом, заранее пристрелявшись, колонну – в мясо… Отбиться иногда получается, только «двухсотые» почти всегда  минимальным счетом в их пользу…

- Говорят, Виталька уже и отслужил почти…

- Не почти, а отслужил. Он с оказией на ВМП в Грозный ехал, чтобы оттуда -  на поезд. Сидел сверху, на броне, небу солнечному радовался, на гитаре играл: «Отслужил, Слава тебе, Господи! Отслужил, Господи, Слава тебе!» - и получил пулю в сердце, через гитарную деку…

Виктор торопливо опрокинул в рот третий стаканчик, продавливая удушливый в горле комок, и благодарно кивнул Сашке, протянувшему ему  кусок хлеба с огурцом.

 

Последний раз на кладбище он был лет пять назад, на Троицын день, когда семьей приходили они на могилу бабушки. И его неприятно поразило, как разрослось кладбище, увеличившись чуть ли не вдвое. Прежде  граница проходила по грунтовке вокруг Паленой, сейчас же могилки перехлестнули через дорогу и скучно теснились прижавшимися оградками с редкими кое-где внутри березками да рябинками. И уже на  самом заледенелом  склоне Паленой мрачно зияли бурой землей  впрок вырытые четыре могилки в ряд…

- Родителям гитару передали. Вместе с  вещами… Я не видел, но рассказывали: почти целая. Пуля аккурат между струн вошла и сзади деку только слегка разворошила, - Сашка, оглянувшись, закинул окурок куда подальше и тут же закурил  снова. -  Представляешь, у Виталькиной матери на третий день после похорон местные «Идущие вместе» выпросить ее хотели. Типа в музее на стенд повесить.

- Как-то ты зло… И про гитару в музее - чем плохо?

- А ты думаешь, - Сашка кивнул на  могилу, - оно  ему надо?  Матери его?  Мемориальный стенд, портрет в формате А3, где он красивый,  в парадке… Вырезка из местной газеты  и отсканированная похоронка под стеклом… Рядышком – детские фотографии,  воспоминания друзей, отзывы классного руководителя… Красиво, благопристойно и – главное! – в юном поколении можно патриотизьм воспитывать! Тебе в голову не приходило видеть в этом  что-то запредельное жуткое? Мне вот почему-то кажется: ради  таких вот стендов кому-то очень надо, чтобы пацанов, вроде Витальки, числом побольше и почаще в землю  закапывали…

- Без патриотизма тоже нельзя, - сказал Виктор и вздохнул,  извиняясь.

Сана разлил по четвертой, сосредоточенно вытряхивая в пластиковые стаканчики последние капли.

- Ты Володьку Алексеева знал?  Ну, погоняло у него еще «Бешан»?

- Не помню…

- Даже если не по имени, то в лицо точно знал. Гремел на всю Кушву… Да точно знал – на тебя ведь  три года назад на дискотеке ребята из его шоблы наехали!

- Вообще-то тогда я с Шарипом схлестнулся…

- Ну да! А Шарик с Бешаном – оба с Канатки… Короче, метрах в двадцати отсюда под таким же холмиком лежит. Орден Мужества у него. Посмертно.

- И причем здесь Бешан?

- А притом!  Мать, пока  жив был, с ума от позора сходила,  из дома выгоняла, когда у ни сил, ни денег не оставалось его из ментовки вытаскивать. А теперь - льготы, уважение. Мать героя… Прости меня, Господи, за слова мои, - Сашка искренне перекрестился, - но для нее  т а к   лучше!  По-другому,  могла бы стать матерью тюремщика или убитого в хулиганской драке отморозка и ходила бы по городу, глаз не поднимая.  Вот для таких, как Бешан, и стенды в музее, и его именем названная школа - в самый раз!  Для них смерть геройская – действительно стоящая альтернатива бестолковой и бесполезной жизни. А для Витальки?

Виктор какое-то время обдумывал – вернее, додумывал - Сашкины слова.

- Мне тут в тему вспомнилось выступление генерала Шпака в телевизоре. Про то, как любит он пацанов, которые во дворе дерутся, в школе  учителям хамят, потому что  из таких и получаются настоящие десантники.

- Правильно, - мрачно кивнул Сашка. – Желающие быть героями всегда есть, и всегда найдутся сволочи, которые этим пользуются.

- Знаешь, а я не могу не согласиться с генералом… И согласиться не могу! Вот через два года приду в школу учучелом, ученикам по ушам  «прекрасным, добрым и вечным» елозить начну, а тут – генерал Шпак…

- …! А ты не заморачивайся! Ты, когда перед учениками умничать будешь, сегодняшний день вспомни. Могилку вот эту! Витальку вспомни - живым, веселым, каким он мог вернуться, а не мертвым героем! Вспомни его песни и представь,  сколько бы еще он мог песен классных спеть! Я вот не по заслугам великим живым вернулся, а просто так фишка легла! По кустам не прятался, делал, что положено, но никогда не забуду,  как слезами захлебывался и в штаны обос..ся,  когда над головой пули летали! И я видел пацанов, мертвых и  обос..вшихся, которым джигиты горло от уха до уха порезали! И так скажу: если бы меня в цинковой коробке сюда привезли и моим именем школу обозвали – на хрен мне такое счастье взамен радости, дембельнувшемуся, мамины глаза увидеть! – Сашка закашлялся – то ли от табачного дыма, то ли  застеснявшись своих слов.

 

Разгулявшийся в крови  алкоголь не туманил голову, а наоборот обострял чувства. И резкость взгляда вдруг обрелась,  благодаря чему  приблизились прежде не читаемые надписи на соседних надгробиях и обрели  четкие контуры камни на вершине Паленой, где в десятом классе на  допризывных сборах  Виктор в первый и единственный раз держал в руках карабин и даже целых пять выстрелов одиночными по мишени сделал. И Сашка словно бы раздвоился на  знающего себе цену мужика – именно мужика,  потому что пацаны из Чечни обычно грузом «двести» возвращаются,  -  и на наивного мальчишку из его воспоминаний,  трогательно смешного в попытках   осмыслить изуверские порой его, Тороповские, шуточки  и бледнеющего у школьной доски…

Странные, непонятные и кажущиеся неуместными звуки заставили Виктора развернуться и… пережить одно из сильнейших потрясений в своей жизни:  Сашка плакал…

Сам Виктор, чувствуя колючий комок в горле - несмотря на выпитую водку, а может, именно благодаря выпитому, -  происходящее воспринимал скорее головой, чем сердцем. Укрытый  блеклыми, на стадии превращения в хлам венками могильный холмик, смеющееся Виталькино лицо на глянцевой поверхности шлифованного мрамора при понимании свершившегося до конца как реальный факт им не осознавались. Виталька для него все равно оставался живым, каким запомнился на проводинах в армию. Виктор просто свыкся с тем, что он где-то там, далеко…

Простучал колесами на стыках промчавшийся товарняк – и сбил напряженную и неловкую паузу. Карпинский решительно махнул головой, по-собачьи стряхивая влагу, накопившуюся  в уголках глаз, расправил мятый магазинный пакет, сгреб в него хлебные крошки, вылил подальше от оградки огуречный маринад, последние три огурца по-братски разделил себе, Виктору и Витальке, после чего  запихал в пакет порожнюю стеклотару.

- Знаешь. Виктор, может, со стороны, это полная ерунда, но  т а м  почему-то важно, если, случись  что, будет  кому  в память  стакан выпить…

Виктор взял из Сашкиных рук тлеющий окурок, затянулся пару раз, сумев удержать в себе  кашель.

- Как оно вообще… там? – спросил, заранее понимая, каким будет ответ.

- Хреново – и  подробностей не будет! До конца не поймешь, а я  вспоминать не хочу… Ты лучше мне объясни, чего  я   з д е с ь  не понимаю. Что  вообще  происходит? Последние полгода дембеля ждешь почти без веры, что доживешь. Как царствия небесного. И когда мой приказ зачитали - чувство, будто не про меня…Как из части выбирался, как двое суток на перекладных до Краснодара и потом еще трое на поездах до  ЕКаБэ смутно помню… Пили, конечно, немеряно, но пьян был от воздуха, от солнца над головой, от морд по преимуществу славянских вокруг. А приехал – и как  головой о стену… Когда  Первомайскую улицу увидел, чуть по-пластунски передвигаться не начал: рефлексы включились. Не Гудермес, не центр Грозного, а вид - будто только  колонна танков  с боем прошла…Со знакомыми облом полный. Словно с инопланетянами разговариваю… Гуманоиды, а – главное – у них типа полное над тобой превосходство. Типа не они  полудурки незамысловатые, а ты полный лох, да еще и бревном по голове пристукнутый… Пьют, кумарятся… Парни девок в открытую по нежным местам мацают, а те изворачиваются, чтобы удобнее мацать было…Жизни  не знают, о смерти не думают…

- Вообще-то, не только в Кушве, везде так, - осторожно возразил Виктор. – И не все такие…

- Да? – насмешливо прищурился Сашка. – Придумай еще что-нибудь, а то сказанное тобой меня ни в чем не убеждает и утешительного в нем мало!

 

Что сказать еще, Виктор обдумывал всю обратную дорогу.

Не сговариваясь и не задумываясь, остановились у автобусной остановки рядом с Третьей школой – как обычно.

- Ты когда обратно в Питер?

- Сегодня вечером.

Карпинский присвистнул.

- Не слабо ты прикалываешься, Виктуар! Позже нельзя?

- А так прикольнее.

- Питерский поезд около восьми?

- Отправление  в 17- 24 по Московскому времени. Но как  там с билетами  обернется…

- Я  брательника чокерну: он нас до станции на машине подкинет, - Сашка в сердцах хлопнул кулаком правой руки в ладонь левой. – А все-таки, зачем приезжал-то?

- Гераклита вспомнить, - усмехнулся Виктор.

- Чего-чего? Какого на хрен Гераклита?!

-  Не заморачивайся. Пока, вечером увидимся!

 

12. «Горит, наверное, не осень…»

 

Карпинский не подвел: Пашка на  «четверке» подкатил к Тороповскому дому в половине седьмого. Вместе с самим Сашкой, естественно.  А поскольку  тяжелого барахла у Виктора не было – разве что мать собрала несколько банок с соленьями-вареньями, –  проводы с домашними не затянулись, простились прямо у подъезда. Правда, накануне Виктору пришлось  долго объяснять, почему он так  быстро уезжает. Мать не всему в его объяснениях поверила, но смирилась.  Батя к отъезду чада отнесся философски: «Делай, как знаешь».  Единственный, кто по-настоящему расстроился, - братец Сашка, но - больше из зависти к старшому, уезжающему весело жить в большой и славный город Санкт-Петербург, оставляя  младшенького прозябать в уральском захолустье по имени  «Кушва».

До станции доехали, пока  в автомагнитоле играла  песня Мишель Фармер. Понятно, у Фармер песенки все не короткие, но… Ехать под нее и глазеть, прощаясь, на  знакомые пейзажи было классно.

Развернувшись на  привокзальной площади, Пашка,  пожав Виктору руку, тут же уехал по неотложным делам, и  они с Карпинским остались одни.

- Ехал бы, чего тебе время терять? – побухтел   Виктор, но не препятствовал  Сане подхватить набитую матушкиными заготовками его дорожную сумку.

- Да ладно, - отмахнулся Сашка, скособенившись под тяжестью упомянутой сумки. – Когда  еще увидимся…

- Долгие проводы – лишние хлопоты… Ч-черт, а ведь могли вместе  поехать! Пожил бы у меня в общаге, Питер бы я тебе показал…

Сашка на подходе к кассе сбросил сумку на пол и посмотрел на него  с укоризною:

- Раньше не мог? Хотя и так сойдет: ловлю на слове, к Новогодним праздникам жди – приеду!

Пока Виктор разбирался с билетами, Сашка куда-то минут на  пятнадцать слинял и нашел Виктора уже на  перроне.

- Не холодно будет  почти час здесь торчать?

Сана протянул Виктору полиэтиленовый пакет, предварительно вытащив оттуда две бутылки «Туборга».

Виктор  хмыкнув, взял протянутое.

 – Ты, я вижу, привычек не меняешь.

- Не «Балтикой» же набодяженной друга травить. В пакете - еще три на дорожку. И  детективчик,  абы не заскучал. «Возвращение пираньи» Бушкова читал?

- С удовольствием перечитаю. Бушков в дороге – самое то… Говори, что случилось?

- Да ничего не случилось, с чего ты взял?

- Да вид у тебя… Глазки  красные, бегают… То ли писать хочешь, то ли ждешь чего…

- У самого у тебя красные! - Сашка вздохнул. Потом еще раз вздохнул. - Я в зале ожидания Гальку видел.

- Не обознался?

- Точно она… И мужа ейного видел, и мать еёную и родственников еёных.

- Гости со свадьбы разъезжаются…

- Может, и так.

Помолчали, взяв паузу на пиво.

 

Впервые в жизни Виктору не захотелось сию же минуту рвануться туда, где – она. Более того, он не хотел вообще вспоминать о ее существовании. Именно сейчас, когда  «ее имя стало другим…»

И, как назло, увидел.

Галя, окруженная возбужденной толпой родственников, вышла на перрон. Естественно, не в свадебном, не в фате, хотя и с умопомрачительной прической на непокрытой голове, и одетая так, что Виктор начал сомневаться: она провожает или провожают ее.

Сомневаться он перестал, когда из вокзальных дверей на перрон вышел Пятачок - нагруженный  объемными сумками.

- У тебя интуиция на предмет в одном поезде с ними поехать не разыгрывается? – спросил Сашка.

Виктор промолчал.

Сашка, подумал и сказал:

- Вообще-то должен еще Московский подойти…

- Когда?

Сашка посмотрел на часы.

- Через восемнадцать минут.

Виктор сунул ему в руки полупустую бутылку, решительно поднялся и зашагал к развеселой  компании.

- Вечер добрый! – поприветствовал всех вежливо, отступил на шаг, демонстрируя нежелание быть навязчивым, повернулся к Галине: - Здравствуй, Галя!

Заранее настроился, собрал себя в кучу и сумел выдержать взгляд  ее удивленно распахнутых  антрацитовых глаз.

- Вау, Торопов?! Какая неожиданная встреча!

- Действительно, - согласился Виктор, – не ожидал увидеть тебя здесь, – особый акцент он сделал на «здесь».

- А я замуж вышла!  И сейчас мы отправляемся в   свадебное путешествие – сначала в Москву, а потом  - в Анталью, представляешь?!

Галька не издевалась. Она просто искренне делилась с ним  радостью. И Виктор постарался ответить спокойным словом, а  не  срывающимся на звериный рев криком:

- Поздравляю!

- Оп-паньки, Вини Пух! – послышалось жизнерадостное рядом.

- Знакомься:  мой муж, Алексей…Алексей, это Виктор. Мы с ним в параллельных классах учились.

Алексей  широко заулыбался:

- Приятно познакомиться!

- Да мы вроде… - Виктор сжал протянутую руку, и ему понадобилось усилие, чтобы  ослабить захват пальцев после.

- Тот раз не считается!

- Выходит, да… Знал бы  я,  к у д а  идем мы с Пятачком…

- Слушайте, а вы о чем? – встревожилась  Галя.

- Да так, - Виктор пожал плечами, взглядом приглашая Пятачка отойти для разговора тет-а-тет.

Алексей, удивленно поиграл бровями, а Гале Виктор объяснил:

- На два слова. Без эксцессов. Обещаю.

- Поезд – через восемь минут…

- На два слова мы успеем.

 

Пятачка Виктор отвел в сторону, противоположную той, где он оставил Сашку. Сашка мог не так все понять и осложнить ситуацию.

- Ну и..? 

- А отгадай загадку, Пятачок: «Иду я однажды из «Голубого» с красным… Это откуда и куда?

Алексей рассмеялся.

- Загадка, и правда, прикольная!  Никогда бы не догадался, если бы неделю по магазинам с  будущей тещей не мотался…Так что и в  магазинчике на Малой Благодатке, в народе именуемом «Голубой Дунай»,  побывали… А насчет «красного»  – уже просто…

- Сообразительный ты, Алексей, -  похвалил его Виктор и сообщил: - Я Галю с десятого класса люблю и, наверно, всю жизнь любить буду.

Алексей улыбаться не перестал, но улыбка его стала другой – задумчивой,  понимающей, грустной… и – странное дело – опять-таки делающей его симпатичным и  за километр производящим впечатление хорошего порядочного человека.

- Я тебя прекрасно понимаю… А как ее можно не любить-то?! 

Меньше всего Виктор ожидал услышать такие слова.  Все, что угодно: мат, удар в лицо, просто растерянное молчание в ответ…

- Хорошо сказал. Мне даже убивать тебя расхотелось.

- И что теперь?

- В смысле?

- В смысле, что  теперь делать будем?

Виктор вздохнул и расплывил губы в ответной улыбке.

- Я тебя позже убью. Если  узнаю, что она несчастна.

- Леша, пора! – раздался голос Галины. -  Тесть и теща бушевать начали: почему  зять не торопится заключить их в прощальные объятья?

Алексей встрепенулся, переводя взгляд,  посмотрел на Виктора, потом на Галю.

- Прощевай, Вини Пух! Желаю, чтобы и у тебя все когда-нибудь сложилось, - он потряс Викторову руку и, не оглядываясь, хотя ему явно хотелось оглянуться, зашагал к родственникам.

- О чем вы так содержательно беседовали?

Виктор ответил не сразу, прощально всматриваясь в ее лицо. От неловкости  схамил:

- Да муженек твой что партизан: как ни пытал по поводу впечатлений от  первой брачной ночи, так и не раскололся!

- Нахал!

- Не-ка!  Не нахал, а  злобный завистник!

Галя  первой отвела глаза.

- Поезд подходит… Мне пора.

Виктор с оборвавшимся, подобно гитарной струне, сердцем разглядел отчетливо видимую  точку  приближающегося со стороны Тагила локомотива.

Тихо продекламировал:

- «Сиреневый туман над нами проплывает, Над тамбуром горит  полночная звезда… Кондуктор не спешит: кондуктор понимает: что с девушкою я прощаюсь навсегда…»  А он  классный парень, Леха твой.

- Правда? Он тебе понравился?

Виктор  осторожно взял ее за руку.

- Ты только не обмани меня, Галя…

- В чем?

- В том, что будешь счастлива. Иначе я себя никогда не прощу.  Зубами вены перегрызу  за то, что сейчас не сгреб тебя в охапку и не сбежал  куда подальше…

Шурша тормозными колодками, прополз мимо локомотив и первые два почтовых вагона, а он беззвучно,  одной лишь артикуляцией губ кричал: «Будь счастлива! Будь! Будь!!!»

 

Когда Московский скрылся за поворотом, Карпинский с сарказмом спросил:

- Тебе валидолу или нашатыря понюхать, али так оклемаешься?

- Закурить дай.

- А вот хрен! Не куришь - незачем и начинать!  Хлебни лучше, - Сашка вложил ему в руку  недопитую бутылку с пивом.

 

Окончательно способность соображать и адекватно ориентироваться в пространстве Виктор восстановил уже в тамбуре питерского поезда, вдавившись лбом в оконное стекло.

Последние четверть часа  он переживал, словно бы вспоминая с ним происходящее  как не с ним бывшее.

Карпинский после нескольких натужных попыток разговорить его, замолчал и молча сопел рядом. Даже по-мужски охлопывая друг друга по плечам пред распахнутым тамбуром вагона, они не обменялись ни единым словом.

И все эти пятнадцать минут билась в нем навязчивая мелодия давнишней песенки, слова которой он слегка перефразировал:

 

…Качается вагон.

Стучат колеса глухо,

Как хочется сойти,

А остановок нет.

От станции «Любовь»

До станции «Разлука»

Куплю себе билет,

Куплю себе билет…

 

В купе он оказался единственным пассажиром.  Попутчики наверняка объявятся, но не раньше Пашии или Чусовской. И пока  он неспешно  разбирался с  постельным бельем и выставлял на столик пакеты с провизией, почему-то вспомнил  Ленку Кунаширову, ее распахнутый снизу на две пуговицы халатик и улыбнулся, поймав себя на мысли, что второй раз в его жизни повторилась ситуация с запертой дверью. Как восемь лет назад, когда не знакомая ему еще пигалица с антрацитовыми глазами беспомощно смотрела на него, не в силах провернуть ключ в замочной скважине библиотечной двери.

 

 

 

© Ю.Лугин  

2010 г.