ВОЙНА

Помню, как в этот день – 22 июня 1941 года - был объявлен субботник – все вышли на строительство дороги. Стояла хорошая погода, у людей было прекрасное настроение, работали киоски, играла гармонь. Работа кипела на участке протяженностью более двух километров. И вдруг верхом на лошади подъехал человек и сообщил страшную новость: «Война!» Побросав инструмент, люди в панике разбежались по домам. Я же с техруком А.Гвоздаревым собирал весь инструмент и перевозил его в гараж.

На другой же день была объявлена мобилизация. По всему району разносили повестки. Забирали не только людей, но также лошадей и трактора. Всюду можно было услышать, как уходившие на фронт пели песню «Вставай, страна огромная!» Затем появились и лозунги «Все для фронта! Все для победы!».

Вспоминая начало войны, я, как и весь советский народ, думал, что эта война ненадолго, ведь у нас такая непобедимая армия, такая всемогущая коммунистическая партия. Но все вышло иначе. Враг оказался настолько силен, что остановить его наступление удалось только в 1942 году под Москвой. За первые месяцы войны наша страна потеряла своих лучших сынов, немецкие аккупанты захватили сотни фабрик и заводов, уничтожили наши аэродромы, с которых так и не успели подняться в небо самолеты. К большому сожалению, наша армия оказалась плохо вооружена и советским солдатам долгое время пришлось отступать.

Не лучше обстояли дела и в тылу. К станкам становились старики и подростки, работали по 12-14 часов в сутки, а подчас даже и спали на заводах. В колхозах и совхозах, чтобы не прекращать сельхозработы, иногда сами люди запрягались по 10-12 человек в плуг и шли пахать. Но весь советский народ понимал – нужно сделать все возможное и невозможное, чтобы остановить врага и не пропустить его в сердце нашей Родины – Москву. 

 Скажу, что в первые дни войны меня из-за плохого зрения на фронт не взяли. А уже позже вышел указ, согласно которому все, кто в свое время был забракован медкомиссией, должен снова ее пройти. Я, к сожалению, и указ этот не прочитал, и повестку не получил. А, следовательно, и на комиссию не явился.  Поэтому тут же был  арестован, как уклоняющейся от воинской службы. Вот так, я, активист, секретарь комсомольской организации, враз был зачислен в преступники.

Семья моя была в шоке. На меня ложился позор. Причем, позор незаслуженный  – ведь от службы я никогда не отказывался. Но мне, правда,  повезло – в составе призывной комиссии работал А.Трапезин. Он-то и заручился за меня. Я был освобожден из-под стражи и вскоре отправлен на оборонительные работы в Новгородскую область – командиром стройотдела.

Помню, как нас погрузили в вагоны, которые шли в направлении Ленинграда. Доехав до ст.Горушка, мы высадились из вагонов и пошли пешком километров пятнадцать. Пока шли, то видели, как немецкие самолеты бомбили станции. Рвались цистерны с горючим. Дороги были все в воронках.

В моем подчинении было пятьдесят человек. И исключительно все женщины. Правда, работа у них была далеко не женская – копали противотанковые рвы, окопы, строили доты и дзоты. Работали до изнеможения. Питание было очень плохое. Спали в палатках. Сверху беспрестанно бомбили немецкие самолеты.

Наша армия отступала. Солдаты шли мимо нас грязные, потрепанные, унылые, таща за собой автоматы и пулеметы. На нас же никто не обращал внимания, никто не давал никаких команд. Постепенно видя, что нам ждать больше нечего, пошли и мы. Даже не знаю, нужна ли была тогда наша линия обороны?

Шли мы до села Санково три дня и три ночи. В дороге голодали – ни у кого не было даже куска хлеба. В селе нас накормили и снова направили строить линию обороны, правда, уже на другой участок. Всего на стройработах мы проработали более полутора месяцев. В это же время на строительстве линии обороны, но в другой области, работали и мои близкие – жена Надежда, ее сестра Ульяна, мои сестры Нюра и Маруся.

 В октябре 1941 года в Ярославле состоялся слет, на котором наш отряд получил благодарность. Лично меня премировали тогда отрезом на костюм.

*   *   *

В августе 1942 года я был отправлен на фронт.

 Сначала получил распределение в Кировский учебный батальон. В Киров нас привезли вечером, поэтому до распредроты, которая располагалась в бывшей церкви, добрались уже ближе к ночи. Моему взору тогда предстала ужасная картина: трехъярусные нары, голые топчаны, практически отсутствие света, сырость, духота. О наличии моек даже мечтать не приходилось. Конечно, оправдание тому было одно – война.

В ту ночь, помню, меня приспичило сходить в туалет по-малому. Я решил это быстро сделать за углом здания церкви. И надо ж было такому случиться, что в самый ответственный момент я вдруг получил пинок под зад. Как оказалось, это проходивший мимо лейтенант решил показать надо мной свою власть. В ту ночь он так и не отпустил меня спать, а посадил, как щенка, в оконную нишу и долгое время пытался воспитывать. И лишь вмешательство командира батальона прекратило это самоуправство.

Этот досадный случай заставил меня тогда крепко задуматься. Раньше я никогда не был в армии, поэтому представлял, что все, кто в ней служат, люди высокообразованные, имеющие представление о долге и нравственности. Но первое же столкновение с советским офицером изменило мой взгляд на уклад военной жизни. Меня сильно задело, что вот так просто, ни за что можно унизить солдата, секретаря комсомольской организации, человека, уже побывавшего под бомбежками на оборонительных работах.

В Кирове перед нами, руководителями отделений, поставили задачу – обучение на младших командиров пройти в кратчайшие сроки – за пять месяцев. Того требовала военная обстановка. Но мы проучились и того меньше – 90 дней. За это время мне пришлось командовать не только ротой, но и взводом, так как сказывалась острая нехватка офицеров - их постоянно отправляли на фронт. Здесь пригодилась и моя хорошая физическая подготовка, и учеба на курсах, и уже кое-какой военный опыт. Среди других новобранцев грамотных людей почти не было. Солдаты в основном были из колхозов, имели за плечами семь классов образования.

В конце февраля 1942 года мне присвоили звание «старшего сержанта». В это же время нас отправили в Боровичи, в действующую часть. Ехали поездом, проезжали Балогое и Волдай – те места, где я вел оборонительные работы. В дороге время зря не теряли – изучали мотчасть отечественного оружия. Затем прибыли в Тамбов, где получили продукты. На каком-то полустанке нас снова погрузили и начали катать от станции до станции. На каждой из них стояли по 5-6 дней. Там же и обучались строевой подготовке. Так нас возили более месяца. Позади остались Смоленск и Воронеж.

Наконец-то мы выгрузились на каком-то разъезде. В полевых условиях устроили баню, прожарили обмундирование и дальше уже пошли пешком. Сначала шли на Волчанск, потом на Купинск Харьковской области. Один раз участвовали в боях, брали село. В Купинске попали под бомбежку – стояли дня три.

Затем нашу 3-ю танковую гвардейскую армию отправили на переформировку, в Тульскую область. Вот уж где нас обучали настоящим тактическим занятиям,  похожим на боевые. Меня тогда назначили санинструктором второй роты. Помню, как неожиданно к нам в 12-й танковый корпус приехал сам командующий 3-ей гвардейской танковой армией, генерал-майор Рыбалко. Он присутствовал у нас на смотре, разъяснял военную обстановку, а также интересовался у солдат их проблемами и настроениями. На следующий день нас отправили на фронт, на Орловско-Курскую дугу.

11 июня 1943 года наша армия была выведена из ставки главнокомандующего для прорыва обороны противника. Мы остановились вдоль железной дороги и заняли оборону. На другом берегу реки Олешты расположились немецкие войска. Линии фронта противника были сильно укреплены дзотами и ходами сообщения, хорошо замаскированы. Мы же были видны, как на ладони.

Перед тем, как нашей армии перейти в наступление, две группы по восемь человек пошли в разведку. В нашей восьмерке за старшего был я. От нас требовалось добраться до плотины, взорвать ее и спустить воду. Ползти предстояло по чистому лугу, который хорошо обстреливался противником. До цели дополз я один – остальных моих товарищей одного за другим убил немецкий снайпер. Когда до плотины осталось метров пятнадцать-двадцать, меня вдруг одолел страх. Я не боялся быть убитым – меня пугал плен. «Почему же немец, - думал я, - всех, кто полз сзади меня, уничтожил, а меня, первого, оставил в живых?» Это еще раз подтвердило мои мысли, что я нужен им невредимый. Поэтому я тогда так и не осмелился прыгнуть к шлюзам и бросить гранату. Мне не оставалось ничего другого, как залезть в реку и притаиться среди тростника. Мое малейшее шевеление мгновенно вызывало  пулеметную очередь со стороны противника. В те секунды траву вокруг меня словно серпом срезало.

Наступила ночь. Не дождавшись от нас никаких доносов, в разведку с боем отправился уже батальон. Когда он дошел до плотины – я, выйдя из своего укрытия, присоединился к однополчанам и мы вместе форсировали реку. Пока переходили брод, не было ни одного выстрела. Видимо, немцы решили подпустить нас к себе поближе. Но зато потом они открыли такой пулеметный огонь, что мы оказались в окружении. Отлично стреляли немецкие снайперы.

Нашим пришлось занять круговую оборону. Надо сказать, что вооружены в том бою мы были достаточно неплохо – автоматами, ручными и станковыми пулеметами, даже минометами. Но не успели мы окопаться, как в небо со стороны противника вдруг взмыли десятки ракет, осветив ночную территорию. И тут мы увидели огромное количество фрицев, которые шли на нас во весь рост, словно на парад. Подпустив их поближе, наши солдаты открыли по врагу огонь из всех видов оружия.

Бой не прекращался всю ночь. Трижды противник пытался нас атаковать. Мы не сдавались. Потери как со стороны советских частей, так и со стороны немцев были грандиозными. И только к утру наше командование приняло решение о возвращении на исходные позиции. Отступать предстояло через реку. Последним, перешедшим брод, нужно было спустить воду.

 В числе этих последних был и я. Но как только мы ступили на чистый берег, меня сразила немецкая пуля. Враз почувствовал, что задыхаюсь – через рану воздух  попал прямо в легкое. Стало нечем дышать. Теряя сознание, сложил на берегу гранаты и автомат и приготовился умирать. Но так получилось, что, ложась на левый бок, умудрился временно зажать рану. И тут же удалось вздохнуть. Сразу  стало легче. Приложив к ране пакет, вынутый из кармана гимнастерки, я весь в крови и грязи пополз на боку до пулеметчиков. Они меня и перебинтовали.

После был госпиталь в городе Бугульма Татарской ССР, где я пробыл на лечении четыре месяца. После лечения продолжил службу в 193-м запасном полку г.Арзамаса в звании гвардии старшина. Поначалу все складывалось хорошо. Нас довольно сытно кормили (полк имел свое подсобное хозяйство) и неплохо одевали. Обмундирование выдавали, как говорится, с иголочки – своей продукцией нас снабжали швейная и валеная фабрики г.Арзамаса. Сам я был командиром отделения, но нередко приходилось брать на себя руководство взводом, а то и ротой. Лично учил солдат ползать по-пластунски, делать короткие перебежки, правильно вести наблюдение. И даже петь строем обязывал. А среди моих подопечных немало было людей с Украины, вот они и пели свои национальные песни. Так запоют, что заслушаешься. Однажды их строевую песню услышал командир полка, после чего он дал высокую оценку нашей роте.

Именно в Арзамасе мне представилась возможность встретиться со своей женой. Надежда выехала немедленно, как только получила от меня весточку. Я снял для нее квартиру, мы достойно отметили ее приезд и в течение шести дней  наслаждались семейной жизнью.

На фронте я пробыл до ноября 1944 года. Среди боевых друзей пользовался уважением, был комсоргом второй роты. Но однажды случилось то, о чем и сейчас вспоминаю с сожалением.

АРЕСТ

Голод в военное время преследовал постоянно. За полгода до окончания  войны два командира рот Шишкаренко и Супруненко подговорили меня пригнать из деревни Хватовка двух коров и забить их для столовой. Надо сказать, что с подобной просьбой они обращались ко мне уже не первый раз, но поначалу я категорически отказывался. Но потом они меня убедили, что на то есть соответствующая договоренность с председателем колхоза и только потому, что колхозники живут очень плохо, сей факт нужно от местного люда скрыть и угон совершить в ночное время. В результате на их уговоры я согласился, но до конца в истинность их слов так и не поверил.

 В одну из ночей я отправил на ферму двух своих солдат – на них указали сами Шишкаренко и Супруненко. Солдатики были так себе, причем один из них нередко за невыполнение команд получал от меня наряды вне очереди. Солдаты прибыли в деревню, но вывести коров без шума им не удалось. Обе телки начали буйно сопротивляться, громко мычать. Переполох услышал сторож, который поднял на ноги всю деревню. В это время солдаты все-таки успели одну из коров (другая убежала) загнать в ближайший лог и там ее забить. Но, услышав крики приближающихся колхозников, они испугались и, оставив тушу, бросились бежать.

Вскоре особый отдел занялся следствием. Виновных нашли быстро. Солдат арестовали и посадили на гаупвахту. Там-то они и признались, чью команду по угону коров выполняли.  Тогда арестовали и меня. В камере меня навестил Шишкаренко, который умолял меня взять вину на себя. Даже выдал мне красноармейскую книжку, а после гауптвахты пообещал отправить в маршевую роту. Но потом я понял, что все это было подстроено. Книжку, пока я выходил на прогулку, у меня конфисковали, а после того, как я взял вину на себя, меня отправили в Арзамасскую тюрьму. Потом судил военный трибунал 1-й Горьковской гвардейской запасной дивизии. Дали восемь лет. Я попросил, чтобы заменили фронтом, но суд не принял мою просьбу. Так и пришлось отрабатывать в лагерях три с половиной года.

В ЗАКЛЮЧЕНИИ

Сначала отбывал срок при Арзамасской тюрьме. Работал на строительстве фабрики, автодороги, восьмиквартирных домов для летчиков. Приходилось и лес вручную пилить, и раствор мешать, и кирпич со щебнем таскать на носилках. Со временем освоил профессии каменщика, печника, маляра, штукатура. Все это мне пригодилось в дальнейшем. Разных людей я в то время повидал: и воров в законе, и жуликов, и самозванцев. Но меня в тюрьме никто не обижал. В этом мне повезло.

Помню, как первый раз пришлось самостоятельно класть печь. Однажды печника Юлиуса плюс человек десять подсобных рабочих и меня, в качестве помощника, отправили на кладку печей в восьмиквартирные дома. Расположены они были в районе аэродрома. Но в последнюю минуту Юлиуса конвой не выпустил, так как он сидел по ст.58. Я остался без напарника-профессионала. Что делать? Без навыков класть печь одному было страшновато. Отказаться? Но на аэродроме хорошо кормили летчики. И я решил рискнуть.

Придя на объект,  я первым делом попросил конвоира проводить меня наверх – нужно было посмотреть, как расположены обороты. Вскрыв перекрытия, я понял, что печки с тремя оборотами, деленными пополам. Тогда я натянул со второго этажа шнуры по отвесу на угол и начал кладку. В обед принесли ведро лапши, но есть мне не хотелось. Слишком волновался - получится ли? Но потом  дело пошло. После той кладки я из помощников уже был переведен в печники. Делал кладку хлебопекарныых печей и печей в дезокамерах. Один раз даже пришлось переложить печь в доме у начальника тюрьмы. Одним словом, эту профессию я освоил очень хорошо.

Потом стал штукатуром – нужно же было когда-то начинать. Помню, нам поручили оштукатурить одно здание. Я тогда еще был в числе подсобных рабочих. Подносил песок, известь, алебастру, готовил раствор. Штукатуров среди нас было мало – всего три человека, а работа предстояла большая. И вот я начал присматриваться к работе мастеров, а потом вечерами в зоне (там тоже была штукатурка) пробовал самостоятельно тренировать руку. Вроде бы, получалось. Тогда я попросил прораба перевести и меня в штукатуры. Он не возражал, даже поприветствовал это. А я по прошествии времени настолько овладел этой специальностью, что достиг в бригаде наивысших показателей. По кирпичу, например, известковым раствором мог оштукатурить более 50 кв.м. и до двадцати квадратов – сложным раствором по дранке. 

Затем научился белить и красить, разводить колеры. Работал с полной ответственностью, чем вызвал доверие у начальства. Дневную норму выполнял более чем на 200%, каждый раз зарабатывая зачет до трех дней. Работал даже в вечернее время – ходил в столовую, где белил, штукатурил и, если надо, ремонтировал. За это неплохо кормили. Ходил и на пекарню, в хлеборезку – там давали хлеб.

Только дело наладилось, как меня вызвали в Управление рабочей части, где поинтересовались, могу ли я самостоятельно строить автомобильные дороги (в моем деле было записано, что по профессии я дорожный мастер). Я утвердительно кивнул головой. И тогда меня, назначив мастером, отправили уже на новый фронт работ – на строительство дороги, ведущей на вокзал. Каждый день вместе с другими дорожными рабочими я выезжал за пределы зоны. Все мы дополнительно на этой работе получали по 200 грамм хлеба.

 Строительство участка дороги закончили в срок. Мой авторитет, как мастера, после этого резко возрос. Но само заключение по-прежнему не давало мне покоя. Забор, проволока, охрана – все это угнетало меня. Я чувствовал себя преступником, неполноценным членом общества. Хотя уже тогда повсюду велись разговоры о моем досрочном освобождении (к тому времени в тюрьме я пробыл чуть больше года). Может быть, вскоре оно бы и произошло, ни произойди один досадный случай.

*   *   *

Однажды меня вызвал оперуполномоченный и начал расспрашивать об Юлиусе. Допытывался, какие разговоры этот заключенный вел в казарме, что за антисоветский рисунок у него вышит на подушке? Правда ли, спрашивал оперуполномоченный, что Юлиус сравнивал казармы в Советском Союзе с конюшнями и что, якобы, на его подушке вышит рисунок, на котором литовские поля изображены с красивыми лошадьми и растущей пшеницей, а советские – с дохлыми кобылами да лебедой. Я ответил, что ничего подобного не слышал и не видел. Тогда офицер начал мне угрожать пистолетом. А после заставил подписать какие-то бумаги.

 Как после этого сложилась судьба Юлиуса, я не знаю, а меня вскоре  отправили на этап. Погрузили в вагон и повезли в неизвестном направлении. Тогда, в дороге, я почувствовал разницу между заключенными. Казалось бы, все должны находиться в равных условиях, но нет. Одни занимали в вагоне место у окна, другие – у параши. Одним пить подавали прямо на нары, а кому-то вообще не доставалось. К осужденным конвоиры относились, как к нелюдям. У многих, кого везли по этапу, трескались от жары губы, солеными от пота становились рубахи, из-за пыли нечем было дышать, а им и глотка воды не давали. Это было невыносимо, но приходилось молчать.

Я же тогда повел себя несколько иным образом. Не сразу, правда, я решился на это, но отступать было некуда. А именно: я вспомнил слова старого вора в законе, который учил меня, как нужно вести себя в подобной ситуации. «Если едешь в вагоне среди заключенных, - говорил зэк со стажем, - обувь обязательно сними, но  не прячь ее. Сразу занимай верхние нары и жди удобного момента. Как только кто-нибудь начнет гнуть из себя блатного, резко оборви его. Причем не надо повышать голос – влиятельный человек может  остановить и взглядом. Тем более «блатуются», как правило, шестерки. Настоящий вор никогда не будет вести себя нагло».

Наказ старого вора подействовал. По крайней мере, вокруг меня никаких разборок в пути не было. Мне же еду подавали в первую очередь.

Везли нас более двух суток. Выгрузили в каком-то городе Горьковской области, где на одном из его заводов мы проработали дней пять - делали велосипеды. Лично мне пришлось гнуть рулевые управления. Работа была монотонной и утомительной. Я с детства не привык к таким однообразным операциям. Правда, были здесь и свои плюсы – идеальный порядок на заводе, чистота и тепло в его стенах.

  Затем нас повезли дальше. Так мы прибыли на стройку в г.Саров. Объект считался секретным. В качестве охранников здесь было много краснопогонников. Нам пришлось строить и бараки,  и промышленные здания, и аэродром, а также копать траншеи. Вот где пригодились все мои специальности. Скажу, что меня быстро заметили и назначили бригадиром штукатуров. В подчинение дали большое количество рабочих. Организатор из меня получился неплохой, поэтому  наша бригада быстро достигла хороших показателей и завоевала звание «авангардной».

На нашу долю выпала и реставрация монастыря, который мы должны были переоборудовать под гостиницу для высокопоставленных лиц. Кабинеты, залы заседаний, комнаты отдыха – все делали из качественного материала. На реставрации были задействованы самые профессиональные кадры. Я наблюдал за многими из них и не переставал учиться их мастерству. Поэтому наша бригада никогда не была в числе отстающих. Нормы выполняли на 150%, нам шли зачеты, срок наказания сокращался.

Надо сказать, что на этой стройке порядок был совсем другой. Человека здесь ценили прежде всего по его труду. Воры в законе вели себя тихо, шмонали только мелочь. За любую провинность можно было отправиться на этап. Этого все очень боялись. Руководство стройки относилось к нам не как к заключенным, а как к обычным работникам. Мне это было очень приятно.

Именно там, в Сарове, я не раз мечтал о том, как, выйдя на свободу, сразу же начну работать строителем. Ведь именно эта профессия, по моему мнению, была самой востребованной для восстановления разрушенного войной хозяйства. Хотя меня не покидало и несколько иное желание – поехать после тюрьмы в сельскую местность и возглавить отстающий колхоз. Если честно, попробовать себя в качестве председателя колхоза я мечтал с юных лет. Нередко наблюдая, как председатели делают просчеты и ошибки, грубо обращаются с народом, я всегда хотел встать на их место и все сделать по-другому. Я часто строил планы развития деревень. Например, в первую очередь,  думал,  начну со строительства в колхозе дорог, школы, садика, больницы. Я обязательно хотел создать все условия для молодежи, чтобы она была высокообразованной, ни в чем не уступала своим городским сверстникам.

Но все эти мечты оставались в то время только мечтами, хотя они и помогли мне пережить нелегкие, а зачастую и унизительные дни за решеткой. 

*   *   *

Вспоминая свое заключение в г.Сарове, приятным моментом в памяти осталось и то, что в тех нелегких условиях я не раз чувствовал плечо и поддержку своих сокамерников. Помню, как однажды один из членов нашей бригады получил посылку, а делиться с нормировщиком не захотел. Последний вызвал меня к себе и потребовал, чтобы я заставил своего рабочего принести ему половину посылки. Я отказался. И тут же поплатился за это - нормировщик включил меня в список на этап. Тогда в знак протеста моя бригада не вышла на работу. Вызвали главного инженера. Скажу, что с этим руководителем я был знаком лично. Узнав от рабочих, в чем дело, главный инженер отменил приказ о моем этапировании. 

*   *   *

Работали мы по аккордно-премиальным нарядам. Помню, как строили стационар из бруса, с печным отоплением. Когда стены и крыша были готовы, я встал в тупик –  предстояло сложить двенадцать печей, а печников в бригаде нет. Как быть? Расписываться же в собственном бессилии не хотелось. Решил отобрать четырех, более смышленых, человек, поставить каждого из них (с двумя подсобниками) к печи и объяснять им, как все это делать: как класть раствор, куда ставить дверки поддувала, в каком месте перекрывать кирпичом. Так и сделал. Сам  же ходил от одного печника-самоучки к другому и проверял.

Стационар сдали досрочно. За это вся бригада была отмечена приказом начальника стройки. В честь приемки был устроен обед.

Затем нас отправили на штукатурные работы.  Стояла зима. Промышленное здание, где нам предстояло работать, отапливалось железными печками. На этом объекте тоже оказалось не все так просто. Людей было много, а штукатур из них (за исключением меня) только один. Но отступать я уже не хотел.

Для начала заставил всех строить леса и делать насечки на бетонных потолках. Работали без перерыва. Такой устроили стук топорами и молотками, что другие строители кивали в нашу сторону – сумасшедшие, мол. А начальство, наоборот, одобряло.

 Основные работы по штукатурке нам пришлось выполнять вдвоем – остальные учились. И здесь мы блестяще справились со своей задачей. Ежедневно перевыполняли норму на 150-200% (за это каждый день получали дополнительные пайки). А особенно стало приятно, когда по местному радио нас объявили лучшей бригадой на всей стройке.

*   *   *

Только, казалось, привыкли работать в этих условиях, как пришел приказ:  для строительства Свердловска-45 срочно требуются лучшие работники. Среди других заключенных на эту стройку поехал и я.

Это был уже 1945 год. Прибыв на место, нас поселили в казарме, больше похожей на сарай. Стройка только начиналась. Требовалось огромное количество рабочих рук. Помимо строительства бараков (которые сооружались наспех), нужно было строить бетонный и асфальтовый заводы, хлебопекарню, столовую, медпункт и другие сооружения.

В казарме, в которой мы поселились, был в прямом смысле притон для блатных и воров. Заключенные группировались кучками: сильные с сильными, слабые с себе подобными. У многих воров были свои «шестерки». Тех, кто не мог дать отпор, нередко раздевали, их одежду продавали, а на вырученные деньги блатные устраивали пьянки. Поэтому по вечерам в казарме зачастую устраивались драки, а иногда доходило и до убийства.

Кормили арестантов очень плохо. Здоровье у большинства было ослаблено – каждый день умирало по несколько человек. Хоронили их, как придется.

Так продолжалось несколько месяцев. Но мириться с таким положением заключенные не хотели. Те, кто пограмотней, стали писать жалобы в Москву. Письма в почтовый ящик отправляли через вольных. Результата не пришлось долго ждать. В скором времени в наш лагерь с проверкой приехала специальная комиссия, которая и назначила нового начальника колонии. Им стал полковник – человек грамотный, вежливый, но очень требовательный к подчиненным.

Не обошлось на новом месте и без моих личных рекордов. Помню, как попросил руководство стройки поставить меня на стахановскую вахту – вывозку грунта на тачках. Для этого от одной опоры до другой было отмерено 49 кубических метров (ровно столько я был намерен вывезти), уложен трап для четырех тачек, а также железный лист для транспортера. За каждой тачкой были закреплены по два грузчика плюс поставлены люди на трап и транспортер.

На следующий день прямо с утра я начал работу. Грунт возил по очереди на четырех тачках. Пробегал 18 метров, опорожнял тачку - и скорее обратно. За первые два часа работы я успел вывезти 260 тачек. После этого одну тачку убрал – ограничился только тремя. В это время на стройке играл оркестр, а я под его музыку бегал. Пот заливал мне глаза. Под конец рабочего дня перестали слушаться ноги. Но я все-таки вывез запланированные 49 кубических метров. Причем  не только уложился в рабочий день, но даже закончил вывозку земли на пятнадцать минут раньше.

После ужина в мою честь был дан концерт. Еще бы! Ведь я в первый же день выполнил норму на 1200%. Молва о моих успехах облетела всю стройку. Уже на следующий день меня пригласил начальник участка и предложил под мое начало бригаду землекопов и трубоукладчиков. Я согласился. Пришлось тогда освоить и профессию водопроводчика. Учился прокладывать ливневые водопроводы, фекальные канализации, ставить колодцы, перекрывать теплофикации. Техники в то время не было. В основном все делали вручную.

За весь период работы на стройке ни разу не было случая, чтобы наша бригада не выполнила план. Тогда я хорошо уяснил, что очень многое зависит от грамотной организации работы, от настроя в коллективе. Поэтому всегда старался поддержать рабочих морально.

*   *   *

Бригадиром я проработал до освобождения. В 1948 году меня досрочно освободили. Но домой, правда, ехать не отпускали. Да и к кому было ехать, если еще в заключении я получил письмо из родных мест, где сообщалось, что моя жена Надежда не дождалась меня и вышла замуж. Так я и остался на стройке. Устроился на дорожно-строительный участок.

Моим начальником был майор А.К.Скопенцев. О нем могу сказать только хорошее: честный, справедливый, душевный человек. А какой он был семьянин! Забегая вперед, скажу, что позже своих детей-первенцев я назвал именно в честь его дочки и сына  – Наташей и Володей. А какая красавица у него была жена. Я был рад, что подружился с этой замечательной семейной парой.     

После освобождения поселился в общежитии. Одному, конечно, жить было плохо, поэтому я снова стал подумывать о женитьбе. Только вот  где найти такую, чтобы прожить с ней до самой смерти. И тут я вспомнил женщину,  которую как-то раз видел на стройке. Она тогда бросилась мне в глаза - стройная, красивая, небольшого роста.

И я решил ее разыскать. На следующий же день пошел в женское общежитие. Не прошел и полпути, как вот она - сама идет мне навстречу. Помню, как сильно тогда забилось мое сердце. А у Евдокии (так звали мою будущую жену), наоборот, был очень усталый вид и грустные-грустные глаза. Одета она была в телогрейку и в башмаки лагерные. Я остановил ее. Познакомились. Девушка оказалась родом из Смоленской области. Потом я вежливо попросил показать, в каких условиях она живет. Дуся не возражала. Барак, конечно, меня не впечатлил. Сразу же решил, что если Евдокия согласится жить со мной, то непременно заберу ее отсюда.

Уже на другой день мы решили пожениться. Я пошел к начальнику участка и попросил разрешения на строительство временного для нас жилья. Майор разрешил и даже дал для подмоги плотников. В течение недели жилье было построено. Мы оклеили стены, вырезали занавески из бумаги. Я сам сложил печку. Выделили нам и постельные принадлежности.

Вот так началась моя вторая семейная жизнь. Жили мы очень хорошо. Я по возможности провожал и встречал супругу с работы. Работала она на железной дороге, дежурной поста. А срок в свое время получила только за то, что, учась в Свердловском училище на железнодорожного диспетчера, один раз опоздала на практику. Судили Евдокию, как дезертира, по указу военного времени. 

Свой семейный бюджет мы с супругой распределяли так: в первую очередь приобретение продуктов питания, одежды и обуви, а уж потом (если удавалось подкопить) - более ценные вещи. Первым в нашем доме появился патефон с пластинками, потом радиоприемник «Рекорд». Но и о родителях мы не забывали. С каждой получки посылали моему отцу и матери жены деньги. Моя мать к тому времени уже умерла, а отца Евдокии расстреляли немцы. Он был партизаном.

*   *   *

Помню случай, который чуть не стоил мне жизни. Как-то летом в выходной день мы с Дусей пошли купаться на пруд. Дуся тогда была беременна первенцем, поэтому в воду не пошла, а осталась ждать меня на берегу. А я, молодой и горячий, вдруг захотел похвастаться перед женой. «Смотри, - сказал ей, - как я сейчас переплыву этот пруд». А расстояние, надо сказать, было довольно приличное.

Плыл я долго, сильно устал. Доплыв до противоположного берега, решил, не отдыхая, тут же плыть обратно. И вдруг где-то на середине пути почувствовал, что силы иссякли. А когда до берега оставалось еще метров сто, у меня начались судороги. Я начал тонуть.

Как я смог тогда выбраться на берег, не помню. Помню только, как плакала Дуся, когда я, почти бесчувственный, распластался перед ней на берегу.

В ту ночь мы долго объяснялись друг другу в любви. Клялись, что в нашей семейной жизни не будет ни грубости, ни подлости, ни измен. И, надо сказать, что обещания свои мы сдержали.

*   *   *

6 июля 1949 года в нашей семье произошло радостное событие – родилась дочь Наташа. Девчушка оказалась на редкость крикливая – про сон на некоторое время пришлось забыть. Качали мы ее с женой по очереди - и на руках, и на подушках. Потом добрые люди подсказали, что у нашей новорожденной, по всей видимости, щетинка. Посоветовали приготовить колобок из муки и меда и натереть им малышку. Так мы и сделали.  Ребенок сразу же стал спокойнее.

Как я любил свою дочурку, сколько внимания ей уделял, играл подолгу. Даже обучил ее некоторым акробатическим упражнениям  – стоять, например, на моей поднятой руке, ходить по канату.

Через два года у нас родился сын Володя. Это произошло 30 марта 1951 года. К тому времени мы уже жили в двухкомнатной квартире. Да и скотинкой успели обзавестись – поросенком и двумя козочками.

*   *   *

 На работе, надо сказать, у меня тоже все ладилось. Я уже работал прорабом, у меня был неплохой заработок. Правда, и ответственности хватало.

Помню, как в 1952 году взялся за, казалось бы, непосильный объем работы. Именно тогда мне и моим подчиненым дали задание – прорыть через весь город речку Бунарку, облагородить ее берега, в центре города эти берега забетонировать, а на окраинах – вымостить поперек речки из камня перепады плюс еще построить два моста. А из всей рабочей силы дали всего три женских и две мужских бригады.

Приступили к работе. Мужчины были задействованы на изготовлении опалубки и бетонировании мостов, а женщины копали русло. Земля была промерзшей до двух метров, поэтому долбить ее приходилось кувалдами. Грунт вывозили на лошадях.

Работы продвигались медленно. Такой тяжелый труд был не для женщин. Соответственно норма не выполнялась, а, значит, и хлебный паек нам уже выдавался меньше – всего 300 грамм (меня впоследствии даже так и прозвали: «прораб-триста грамм»). Я не обижался, но знал, что нужно срочно что-то предпринять. Каждый рабочий день я ставил перед начальником участка К.Скопенцовым вопрос о снятии с земельных работ женских бригад. Да и сами женщины уже давно просились у руководства на другой объект.

Через недели три все изменилось. Слабый пол убрали, а вместо него в мое подчинение прибыла дополнительная мужская сила. Были установлены электротрансформаторы, которые прогревали промерзший грунт до талого. Дело сдвинулось с мертвой точки. При копке стали уже отбиваться такие огромные пласты, что грузить их можно было только краном. Потом на помощь пришел экскаватор. К весне речка была практически прокопана, мы отделывали берега, а вдоль них прокладывали полотно под тротуары.

В том же году на одном из совещаний был поднят вопрос о реконструкции плотины, провести которую нужно было успеть до паводка – всего за два месяца. Взяться за эту работу прорабам предложили по желанию, но почему-то никто из присутствующих на совещании добровольно тогда не вызвался. В итоге за реконструкцию плотины взялся наш участок под мою и старшего прораба А.Шастина ответственность.

Зима была холодная, работать пришлось на открытом месте. Начали с простой и несложной работы: на льду прорубали канавы и забивали в два ряда шпунт, между шпунтом убирали лед и засыпали глиной, глину трамбовали вибраторами. Потом приступили к более ответственному делу: забою свай. Сваи были из бревен длиной более шести метров, с отточенными концами. Но, прежде чем забить их, нужно было вычистить старый ил и грунт между существующими каменными стенами. А это было довольно опасно.

Работали мы непрерывно, в две смены. Старый грунт выбрали быстро. Сваи забивали краном, крепили их между двух швейлеров на болты. При ударе болты гнулись, поэтому крепление было трудно размонтировать – на это уходила масса времени. В первый день нам удалось забить только две сваи, а всего их по плану доходило до ста сорока. Мы понимали, что если и дальше пойдем такими медленными темпами, то до паводка ничего не успеем. А ведь помимо свай нам предстояло еще сделать опалубку и уложить бетон.

Перед нами встал вопрос: что делать? Долго я думал, и вдруг мне в голову пришла мысль: вместо металлических ползунков нужно делать деревянные. Для этого требовалось лишь напилить из бруса чурки и в них насверлить дрелью отверстия. На следующий день я специально вышел на объект пораньше, еще до прихода смены, чтобы самому сделать первые заготовки. Когда же пришли работники, я заставил их монтировать сваи на деревянные ползунки. Смонтировали они быстро. В тот день мы забили уже шесть свай. Надо сказать, что это был неплохой результат. Все же 140 свай мы забили за восемь дней. Начальство, узнав о наших достижениях, осталось довольно. А майор Скопенцов добавил: «Ну, теперь мы на коне».

Затем к своим обязанностям приступили арматурщики, сменили которых плотники, делавшие опалубку, и рабочие, укладывавшие бетон. Реконструкцию плотины закончили вовремя – в марте 1952 года. За эту работу я и прораб Шастин были награждены почетными грамотами и денежной премией в сумме 500 рублей. Грамоты нам вручал сам министр Комаровский, посетивший в то время нашу стройку.   

*   *   *

Жизнь шла своим чередом – работа, семейная жизнь, заботы. Все было бы хорошо, да получил я из дома страшную весть: с моей младшей сестрой Шурой произошел на стройке несчастный случай. Она умерла в возрасте 20 лет. За годы моего отсутствия это было уже пятое известие о смерти моих близких – сначала не стало бабушки Матрены, потом  матери, братьев Егора и Василия убили совсем молодыми на фронте, а теперь вот трагически умерла и Шура.

Нужно было ехать на похороны. Начальник стройки отпустил меня. Дома я не был восемь лет. Приехал сначала в Рыбинск, где жила моя старшая сестра Мария с сыном Николаем. Увидев ее,  ужаснулся – настолько она показалась измученной. Работала сестра на погрузке. Затем поехал к младшей сестре Тоне. Она уже жила получше, да и работа у нее была полегче. Тоня с мужем Алексеем работали на авиационном заводе. Следующими, с кем произошла моя  встреча, были Нюра и отец.

Вечером собрались всей семьей и предались воспоминаниям. Слез было еще больше, чем при встрече.

*   *   *

В родных краях я пробыл несколько дней. Нужно было ехать обратно. Вернувшись в Верх-Нейвинск, стал уже чаще думать о родных,  каждый месяц писать отцу письма. Деньги тоже не забывал ему посылать.

Наступил 1953 год. Но мысли о доме так и не покидали меня. Червячок точил. И тогда, посоветовавшись с женой, я написал заявление на расчет. Мы решили переехать жить в Рыбинск. Помню, как майор просил меня тогда не торопиться с увольнением, постараться все хорошенько обдумать, тем более что больше таких условий, по его словам, у меня не будет. Но я так и не забрал свое заявление. Разрешение на выезд из Верх-Нейвинска я получил в тот же год.

Начались сборы. Уложив наши нехитрые пожитки и закупив большое количество продуктов, мы отправились в путь. С нами в Рыбинск поехала и моя свояченица Мария Голозова.

*   *   *

На родине мы сразу же столкнулись с большими трудностями. Во-первых, не так-то просто оказалось найти в Рыбинске квартиру, во-вторых, - работу. Трудоустроиться, конечно, можно было во многие места, но везде мало платили. А ведь мне нужно было содержать семью.

Началось хождение по мукам. Квартиру со временем все же нашли – в нашем распоряжении оказался целый дом. Договорились с хозяином об оплате -  ежемесячно двести рублей плюс отдельно - за отопление.

Нашел я и работу на стройке. Устроился мастером в УНР-40. Правда, добираться до рабочего места было далековато – по времени часа полтора. И столько же обратно.

В какой же я пришел ужас, когда первый раз увидел свой рабочий объект. Поначалу мне показалось, что это не стройка, а территория для разбора завалин. Вокруг строящегося двухквартирного дома - груды обломков кирпича, к подъемному крану вообще было не подойти. Горько было смотреть на весь этот беспорядок, тем более у меня еще были свежи воспоминания о Верх-Нейвинске – там бы такого хаоса не потерпели.

Неутешительным был и мой разговор с рабочими. Все они в один голос заявили, что долго я здесь не задержусь. Оказывается, зарплаты в этой строительной организации были очень маленькими, и даже заработанное работяги не могли полностью получить на руки. Сколько начальство, по их словам, считало нужным выдать – столько они и получали.

Но отступать было уже поздно. Свою работу я начал с ознакомления с чертежами, планами, со знакомства с людьми. Интересовался у каменщиков, могут ли они раза в два поднять производительность труда. Слышал в ответ, что могут, но никакой заинтересованности у них в этом нет – соответственной зарплаты все равно не будет. Я же, в свою очередь, пытался убедить, что сделаю для них все возможное.

С того времени работа на стройке изменилась. Первым делом мы навели порядок на стройплощадке. Сложили кирпич, убрали весь хлам. На это ушла неделя. Так как о проделанной работе я должен был отчитываться ежедневно, то сводки первое время подавал фиктивные – знал, что потом кладку наверстаем. А в это время, на мое счастье, в Рыбинск приехал каменщик из Верх-Нейвинска Николай Басов, который тоже устроился на нашу стройку. Вместе с ним мы и поразмышляли, как нашу смену сделать ударной.

 Он, как каменщик-профессионал, пообещал, что может положить в смену кирпичей тысяч десять. Для этого, по его словам, нужно будет установить леса по всему периметру строящегося дома, подать на них кирпич и поставить одного рабочего. Таким образом, будет обеспечена бесперебойная кладка.

Так и сделали. Для строительства лесов были привлечены все плотники и даже землекопы. Когда все работы были закончены, на стройку приехал главный инженер. К сожалению, нашу инициативу он тогда не оценил, а за  наше самовольство даже пригрозил понизить мне оклад на 30%.        

Но дело уже было сделано. Помню тот первый день, когда мой коллега из Верх-Нейвинска начал свою ударную смену, как все, кто был рядом с ним, любовались его работой. А он, посвистывая, только и успевал класть один кирпич за другим на уложенный его помощником раствор. К концу смены этот каменщик положил одиннадцать тысяч кирпичей. И это всего за девять часов работы! Другие каменщики – по тысяча пятьсот каждый. Таким образом, все, что я подавал по сводкам ранее, было перекрыто.

Когда в конце месяца я закрыл наряд (он оказался достаточно высоким) и привез его в УНР, то в управлении меня заставили снизить объемы. Еще бы! Ведь в наряде были учтены все работы, вплоть до самой мелкой, а зарплата по сравнению с прошлым месяцем подскочила аж в два раза. Вот тогда начальник участка и нормировщик и заявили, что такую высокую зарплату они платить не могут, поэтому попросили меня исправить цифры в наряде. Я отказался. И как бы они ни убеждали меня, я твердо стоял на своем. В результате все вышло по-моему. Рабочие свои деньги получили сполна. А раз появился стимул, то и работать они стали еще лучше. В следующем месяце их зарплата выросла еще на 30-40%.

А я же вскоре написал заявление на расчет, так как к тому времени получил письмо, в котором меня опять звали работать в Свердловскую область, правда, уже на строительство ЛЭП.

Мое заявление подписано не было. Не отпускали меня где-то еще целый месяц. Чтобы быстрее получить расчет, я собрал всех рабочих и попросил их работать еще быстрее. А со своей стороны пообещал им вдвое увеличить зарплату. Оснований мне не доверять у рабочих не было. Они видели, что я всегда точно фиксировал те объемы, которые они выполняли. Правда, когда в конце месяца я  закрыл наряд, то начальство опять попыталось срезать  зарплату. Тогда я посоветовал строителям обратиться на действия руководства УНР с жалобой к прокурору. Подействовало. Прокурор приказал выдать рабочим всю зарплату.

А я после этого снова подал заявление на расчет. Прежде чем подписать его, начальник управления со мной разоткровенничался: и что трудно-то ему работается, и что все объекты они начинали строить без денег, и что их строительство уже перефинансировано раза в три, чем выполнено работ. Я все это понимал, но уже мало интересовался. Меня ждала Свердловская область. Провожали меня всем участком.

*   *   *

 Линию электропередач предстояло строить от Нижнего Тагила до Свердловска-44. Руководил стройкой инженер Виктор Иванович Миронов. В моем распоряжении было два бульдозера и пятьдесят рабочих. Обязанности были далеко не сложные: строить вдоль ЛЭП деревянные мостики и грунтовую дорогу. Мне установили хороший оклад и даже оформили меня задним числом дней на двадцать. Так что первую зарплату я получил здесь очень быстро.

В Евстюнихе моей семье выделили дом, а также помогли с мебелью – привезли столы и стулья. Кровати я сделал сам. А тут и еще повезло: в благодарность за выделенный для совхоза «Евстюниха» бульдозер (нужно было заготавливать грунт для теплиц) его директор привез нам огромное количество овощей. Так что картошкой, капустой, помидорами и огурцами мы были  обеспечены впредь на целый год.

Дела пошли хорошо. Работа шла успешно, люди были трудолюбивые, дружные. Ни разу не было случая, чтобы кто-то нагрубил. План выполняли. Правда, одно тревожило – все знали, что эта работа временная. Как только строительство ЛЭП закончится, наш участок сразу же будет расформирован. Поэтому мы уже заранее присматривались к дорожному участку, что находился на Евстюнихе.

Прошли четыре с небольшим месяца, и мы полностью закончили наш объект. Начали продавать инструмент, рабочие писали заявления на расчет. Пришел черед рассчитываться и мне.

В это же время на дорожном участке произошел несчастный случай: в Малой Лае задавило машиной мастера четвертой дистанции. Узнав об этом, я поехал в Нижний Тагил к начальнику ДЭУ и предложил на освободившуюся должность свою кандидатуру. Руководство дорожного участка не возражало. Меня тут же ввели в курс дела.

Также мне подсказали, что на участке есть сено и картошка, которые можно выписывать по дешевым ценам. Что, если я не буду лениться, то можно вырастить много овощей – большой участок земли в моем распоряжении. Что дом мне выделят добротный, а, если постараться, то можно сделать его еще лучше. На том и порешили. Через три дня я поселился с семьей в Малой Лае.

В нашем распоряжении оказалось очень большое помещение: прихожая, кухня, три просторные комнаты, большой двор. Здесь же были готовые дрова, тонн пятнадцать картошки, полный амбар овса, сена, соломы. Даже три лошади были в нашем хозяйстве. Так что было чем жить дальше. Но главное, считал, нужно зарекомендовать себя с положительной стороны – войти в доверие к руководству и вызвать уважение со стороны рабочих. Правда, среди последних были практически одни старики да женщины. Ну что ж, и к этому обстоятельству нужно было привыкнуть.

*   *   *

Когда начал новую работу, то пришлось вспомнить свой первый опыт – ту тетрадь, в которой председатели колхозов делали когда-то отметки о своих обещаниях. Решил снова это повторить. Для начала составил акт обследования всей дороги, находящейся на моем участке. Для этого всю дорогу прошел пешком и сделал соответствующие записи в журнале. Надо сказать, что дорога находилась в непроезжем состоянии. Далее я составил план разработки местности, а также карьеров со щебнем и гравием, расположенных вблизи участка. Определил потребность транспорта. Затем обратился в колхозы Большой Лаи с просьбой о выделении лошадей в счет отработки трудового участия. Все это зафиксировал в тетради.

После этого работа резко изменилась. Гравия мы стали вывозить раз в пять-шесть больше, чем раньше. Таких показателей добились за счет увеличения количества лошадей и сокращения расстояния. Был даже организован учет вывезенного гравия. Для этого каждый день на доске записывали, сколько вывез гравия и заработал денег каждый работник. Кроме этого, требовали, чтобы в нашей работе принимали участие и организации – вывозили щебень, например.

За первый 1952-й год были полностью ликвидированы самые плохие участки дороги. Через год – заново построена прямая дорога от Половинки до Верхней Туры, проходившая ранее рядом с железной дорогой. В 1955 году на всем протяжении дороги были взамен деревянных построены бетонные мостики. Засажена лесозащитная полоса. Полностью были закончены и работы по ремонту дороги и мостов. Отныне трасса уже не представляла из себя опасность для шоферов. Ведь, если вспомнить, то раньше, отправляясь из Кушвы в Нижний Тагил, шофера брали с собой запасы еды, так как не были уверены, что смогут в течение суток доехать до города и вернуться обратно. Зимой, например, дорогу настолько заносило снегом, что не то что машина – трактор не мог проехать.

*   *   *

В связи с этим хочу вспомнить один случай. Однажды, когда строительство дороги еще не было завершено, у меня произошла довольно неожиданная встреча. Как-то раз зимой я возвращался на автобусе из Нижнего Тагила до Большой Лаи, а так как дальше транспорт не шел, то домой мне пришлось идти пешком. Время уже было вечернее. Только вышел из деревни, смотрю – пять машин буксуют в снегу. Я подошел к шоферам и сказал им, чтобы не тратили понапрасну силы, а скорее сливали из радиаторов воду да шли ночевать ко мне домой. Завтра же, пообещал, придет трактор и их машины вытащит.   

Мужчины согласились, и мы все вместе пошли в Малую Лаю. Когда же подошли к моему дому (а он стоял в деревне самый первый), то мои ночные гости, увидев на нем вывеску «Дорожный мастер четвертой дистанции», буквально оторопели. Ведь еще несколько минут назад, когда они откапывались в снегу, то на чем свет стоит костерили именно дорожного мастера, который, по их словам, совсем не заботился о состоянии дорог.

Но, ничего, зашли в дом. Я предложил всем располагаться, а жене велел, чтобы скорее накрывала на стол. Когда все отогрелись и хорошо покушали, начался разговор. Говорили о многом, но в конце концов все свелось к одному: наши начальники недопонимают, что без хороших дорог светлого будущего не построить. А я, в свою очередь, еще добавил, что и сами водители не пытаются до конца вникнуть в эту проблему. Ведь неужели им, отправляющимся из Тагила или Кушвы порожняком, невозможно по пути захватить и вывезти щебень. Поговорили, на том и успокоились.

Утром, как я и обещал, пришел трактор и все пять машин были вытащены из снежных заносов. С тех пор я подружился с этими ребятами, и они при каждом удобном случае заезжали ко мне домой. Было это 45 лет назад.

*   *   *

Мастером на этом участке я проработал с 1952 по 1959 годы. За это время приходилось не только дороги строить, но и дома для рабочих. А как построить их тем, у кого не было денег?

Однажды я прочитал в газете «Труд», как горьковчане создали строительный кооператив, разработали устав и начали своими силами строить дома. Я тоже загорелся этой идеей. Собрал собрание, вынес интересующий меня вопрос на повестку дня. После этого, заручившись решением, обратился к начальнику участка А. Поняеву с просьбой поддержать нашу инициативу, а также помочь получить кредит в сумме семьдесят тысяч рублей. В ответ на это начальник участка лишь посмеялся, сказав, что никто и никогда не даст нам такую сумму. Но я на этом не успокоился и решил написать письмо в областное дорожное управление. Письмо от нашего коллектива было отправлено также в Министерство дорог и в газету "Труд».

Прошло месяца три, когда я был приглашен на совещание в областной дорожный отдел. Как только был заслушан доклад начальника Управления, мне предоставили слово. В своем выступлении я рассказал присутствующим, в каких условиях живут и работают наши рабочие, как они нуждаются в хорошем жилье. И что мы сами можем это жилье построить, только вот все дело упирается в финансы. Не успел я тогда договорить, как начальник Управления заявил, что нам уже выделен кредит в семьдесят тысяч рублей. Сначала я даже не поверил. Но слова начальника оказались правдой –  банку было дано распоряжение о выделении для нашего кооператива необходимой суммы.

Из Свердловска ехал, словно на крыльях летел. Так быстрее хотел сообщить ребятам эту хорошую новость. Приехав в Лаю, тут же собрал своих рабочих. Решение мы тогда приняли следующее: для строительства десяти домов создать бригаду по рубке срубов, организованно вести заготовку и вывозку леса, а также изготовление досок.

Казалось, все будет хорошо. Но, когда мы обратились к старшему лесничему Н.Трактатову с просьбой о выделении сплошной лесосеки (а тот, в свою очередь, выдал такое распоряжение леснику В.Лылову), последний отказался это распоряжение выполнять. Василий Альмпьевич заявил, что отведет нам не сплошную лесосеку, а для каждого в отдельности. Тогда я снова обратился к старшему лесничему, но он сказал, что не будет указывать В.Лылову, как ему поступать. И даже после обращения в райисполком ситуация не изменилась. В результате хоть и пришлось заготавливать лес коллективно, но уже в разных лесосеках, что потребовало лишних затрат. И все же с поставленной задачей мы справились. Все десять домов были построены. Люди заметно улучшили свои жилищные условия.

Но я в то время настолько обозлился на лесника и лесничего, что не утерпел и написал про них в газету. И, более того, даже сочинил про них частушки, которые позже пели на концерте:

Хорошо у нас в деревне леснику живется,

Потому что леснику всюду подается.

Бюрократ у нас сейчас значится не в моде –

Лишь Трактатов Николай есть один в лесхозе.

*   *   *

Мой авторитет в деревне рос. Когда подходила заготовка сена, и я за помощью обращался к жителям деревни Малая Лая (косить или грести), то ни разу не столкнулся с отказом. Потому что был уговор: помогаю я им (лошадьми для вывоза сена и дров), помогают и они мне. Поэтому сено всегда удавалось заготавливать силами населения, не отрывая рабочих от основных работ. Помню, как председатель колхоза Г. Буча завидовал, что у меня такое взаимопонимание с деревенскими.

И вот как-то раз у меня в доме собралась небольшая компания: председатель колхоза Г. Буча, прораб Лайской экспедиции И. Шпикерман, заместитель начальника Лайской геологоразведки Перевытин. Все выпили, и у нас с Бучей завязался спор. Председатель колхоза заявил, что при любых обстоятельствах сможет скрутить меня в бараний рог. Я не стал ему возражать в ответ, но все же предупредил, что если он что-то попытается предпринять, то я рассчитаюсь с ним физически и политически. На этом и расстались.

Я думал, что он забыл про наш нетрезвый разговор, но оказалось, что нет. На первой же сессии Лайского сельсовета (членами которого мы оба являлись) он решил мне отомстить. А именно: предложил именно мою кандидатуру для временного исполнения обязанностей председателя сельсовета (пока тот находился на лечении). Предложил, хотя прекрасно знал, что у меня и без того дел по горло. Но, видимо, надеялся, что таким образом я завалю работу председателя сельсовета. А, может быть, и с ремонтом дорог не справлюсь. Ему же, Буче, будет это только на руку.

За мою кандидатуру все депутаты проголосовали тогда единогласно. Отказываться было просто нельзя. Передо мной встали две задачи: продолжить ремонт дорог и заготовку сена, а также выполнить работу председателя сельсовета: обеспечить всех учителей и врачей дровами, провести ремонт больницы, клуба и детского сада. В одно мгновенье мне показалось, что я, действительно, не справлюсь со всем этим объемом работ. Помню,  даже тогда сильно расстроился.

На следующий же после сессии день я поехал в Н.Тагил к начальнику дорожного участка С. Котовщиковуи попросил у него помощи в вывозке леса и дров. Требовалась и помощь в распиливании леса. Тогда дополнительно мне были выделены лошадь, трактор и машина. После этого можно уже было вздохнуть полегче.

Лес вывозили сразу на две пилорамы: в Евстюниху и в Большую Лаю. Параллельно с этим я нанял плотников для ремонта садика, школы, клуба и больницы. Заготовили дрова. То есть все деньги, выделенные сельсовету, были освоены. Причем, не только те, что были выделены ранее, но даже привлечены дополнительно. Так что со всеми обязанностями я справился. Буча оказался в проигрыше.    

Помню, как я тогда организовал самодеятельность и поставил два концерта. Вот там-то в стихах и частушках я и подверг председателя колхоза и его работников резкой критике:

Наш директор с агрономом позабыли про силос,

Тридцать га овса с пшеницей переделали в навоз.

У нас прибыли большие (и, особенно, от птиц),

У нас куры золотые – в год несут по пять яиц!

Знают все у нас давно, что наш Буча гордый,

И характер у него никуда не годный,

Он с характером своим может провалиться,

И за грубости с нападом может поплатиться!

*   *   *

Когда Буча узнал, что за частушки мы репетируем перед концертом, то остановил однажды на улице моего сынишку Володю и спросил у него: «Скажи, какие это частушки твой отец про меня сочиняет? Если скажешь, то рубль дам». Сын пришел домой и обо всем мне рассказал. Тогда я послал Володю обратно к председателю колхоза и велел, чтобы он передал ему следующие слова: «Приходи, дядя Буча, на репетиции – отец тебе эти частушки бесплатно пропоет». А рубль я заставил сына вернуть председателю обратно.

После наших концертов, где мы хорошенько просмеяли бюрократов, многие работники районных организаций были рассержены и пожаловались на нас секретарю горкома П.М.Пономареву. Секретарь вызвал меня к себе и пригрозил, что я буду выселен из деревни. В ответ я ему отпарировал, что  перееду тогда в Большую Лаю, но петь про бюрократов и эгоистов все равно не перестану. А заодно и открыл секретарю глаза на всех тех, про кого мы пели частушки. В частности, рассказал, как председатель колхоза Г.В.Буча после нашего с ним спора отобрал у нас покосы и засеял нашу полосу отвода. После этого разговора П.Пономарев вызвал Гавриила Владимировича к себе и задал ему такую взбучку, что последний тут же пришел ко мне с примирением и даже пообещал выделить другие покосы.

*   *   *

В 1959 году в Кушве освободилась должность управляющего подсобным хозяйством Гороблагодатского ОРСа. Агитировать тогда меня на эту работу приехали и начальник ОРСа, и секретарь парткома рудника П. Орехов, и наш председатель колхоза. Я дал согласие и проработал управляющим подсобного хозяйства ГБРУ четыре года.

Работа оказалась не из легких. На 1 января 1959 года в нашем хозяйстве было двадцать лошадей, двести дойных коров и более ста голов молодняка, порядка двухсот поросят и примерно четыреста кур. Так что кормов требовалось предостаточно. Но, судя по запасам, их в подсобном хозяйстве ГБРУ хватило бы только до февраля. А как быть дальше?

 Для их поисков по совету Г. Бучи мне пришлось выехать в Новосибирскую область, на ст. Поволиха, но и там ситуация оказалась не из лучших. Когда с пустыми руками я возвращался обратно, то случайно из окна поезда увидел в поле кучи незаскирдованной соломы. Не мешкая, тут же сошел с поезда на близлежащей станции. Называлась она Чик и находилась в сорока километрах от Новосибирска.

 Здесь же, на станции, мне подсказали, что вся солома принадлежит воинской части. Я разыскал это ведомство, с которым мне удалось заключить договор на отгрузку соломы. Но для начала предстояло эту соломы спрессовать. А местность-то незнакомая, своих работников нет. Но выручили пожарные. Ребята попались дружные, трудолюбивые, даже их начальник вышел на работу в поле. Вечером я у него в гостях и поужинал. Надо признаться, что двое суток до этого почти ничего не ел – последние деньги истратил на приобретение проволоки.

Как только все работы по прессовке и погрузке соломы были организованы, я решил съездить домой. Нужно было доложить о результатах командировки. Благо, что новый железнодорожный билет покупать не пришлось – пригодился старый, в котором была отмечена моя вынужденная остановка. Зато на еду не осталось ни копейки – до дома ехал голодный.

В Кушве меня уже ждали - корма были на исходе. Поэтому побыв дома считанные дни, снова собрался в дорогу  Вместе со мной на ст.Чик отправился и агроном с заводского подсобного хозяйства А. Казанцев. В заводе ситуация с кормами  была не лучше.

*   *   *

Скажу, что оставлять тогда семью на неопределенный срок (никто ведь не знал, как долго продлится заготовка соломы) мне было очень нелегко. Семья моя к тому времени состояла уже из девяти человек: пятерых детей, тещи, отца и нас с женой.

Все вместе мы проживали в доме, новоселье в котором справили в 1958 году. Дом этот я построил практически один – нанимать подсобных рабочих не было средств. Сам и грунт таскал, и раствор мешал, и стены штукатурил, и печку сложил. Правда, спасибо тем, кто помог мне тогда сруб собрать, крышу покрыть, построить хлев и баню. На новоселье в нашем доме тогда гуляло более ста человек, в том числе начальник и механик Кушвинского стройуправления, инженеры из Нижнего Тагила. Мне было это очень лестно. Гуляли тогда на полную – знакомый аптекарь прислал мне две трехлитровые банки чистого спирта.

Дочь Наташа и сын Володя в то время уже ходили в школу, учились на четверки и пятерки. Я внимательно следил за их учебой, постоянно проверял домашние задания, нередко встречался с их классными руководителями. Жена Дуся работала птичницей, вела домашнее хозяйство, занималась младшими детьми. В этом ей помогала и ее мать, проживавшая вместе с нами. В 1953 году у нас родилась дочь Люба, в 1955 – сын Коля, в 1958 – последняя дочь Вера. Я очень любил своих детей, никогда не бил их и не ругал.

*   *   *

Когда приехали на ст. Чик, работы уже шли полным ходом. Одни рабочие собирали солому и подвозили ее к прессу, другие прессовали. Затем подошла очередь погрузки. Потребовались вагоны. С этой просьбой я обратился к начальнику станции, но тут же получил отказ. И все дальнейшие переговоры  оказались безрезультатными. Я понимал, что для продвижения этого вопроса нужны были деньги. А денег у нас практически не было. Я неоднократно звонил в Кушву, но и там ничем помочь не могли. Почти два месяца мы с агрономом Казанцевым сидели без денег, практически голодом. Он-то потом уехал, а я остался жить на станции еще несколько недель. Заканчивать погрузку мне пришлось уже одному, так как рабочим за их услуги платить было нечем.

Помню, как погрузил последний вагон и уставший пошел со станции в гостиницу. Когда проходил через железнодорожную линию, то случайно  капюшоном от плаща зацепился за укосину на вагоне. Буквально повис на ней, а поезд в это время тронулся. На улице был тридцатиградусный мороз, а я недвижимо висел на крюке. Не знаю, чем бы все это закончилось, но состав, на мое счастье,  остановился. Я стал отталкиваться ногами от вагона, хотя сделать это было нелегко – мороз сковал мое тело. Но вот еще одна попытка – и капюшон, разорвавшись по шву, отцепился от крюка. Я упал и ударился спиной о какой-то столбик. Но все же нашел в себе силы встать, дойти до станции и оформить последний вагон. В те минуты думал, что уже больше никогда не отогреюсь.

Придя в гостиницу, через несколько часов почувствовал в области поясницы и лопаток резкую боль. Но отлеживаться было некогда – надо было ехать домой. На последние сэкономленные деньги купил билет до Кушвы. За время пути выпил лишь бутылку напитка. Больше ни на что денег не было. Дома мои ушибы оказались достаточно серьезными, и мне пришлось более месяца пролежать в больнице. Вот такой ценой мне достались первые корма.